Девушка поднялась, села на лавку, подол расправила, да растрепанные волосы за уши заправила. Сердце в груди билось, будто страх выбить старалось. Вспомнила Заряна про Змеево обещание, посмотрела тому уверенно в глаза и молвила:
– Твоя очередь, Змей, слово держать. Сказывай, зачем деток губишь.
Змей молчал, только всё больше хмурился, да тихо порыкивал – свой гнев унять старался.
– Смотрю на тебя да всё больше себя в тебе углядываю. Дерзости да борзости от меня сполна отмерено. Да вот заковыку никак для себя решить не могу – живу бесконечность, да ещё одну прожить собираюсь, но ни до, ни после детей от меня не было и не предвидится. Ни о чем думать больше не могу: не ем, не сплю всё думу думаю. Что за тварь неведомая тебя родила, ведь не девкам, ни бабам человеческим того не дано?! – последние слова вырвались из Змея с такой яростью, что у Заряны волоски на всем теле дыбом встали.
И так обидно ей стало за матушку свою, что гад ползучий тварью назвал – не сдержала слёз, но в ответ сказала тихо:
– Не смей хулить ту, что жизнь мне дала и себя в жертву принесла. И мысли свои при себе держи, коль не знаешь ответа, а я тем более. Выполняй обещание своё, коли слово дал!
Опешил Змей от слов дочери, осклабился нахально:
– Одно могу сказать: рад, что дочь обрёл, а с остальным потом разберусь. Обещания свои всегда держу, а значит слушай. Как на свет появился, не ведаю, просто знаю, что всегда был и знал обо всём и сразу. Столько времени существую – забыл, что вначале было! То, что видишь перед собой, тело моё, оно только вечное, а то, что внутри, – Змей постучал кулаком по груди, – то, что люди душой называют или искрой жизни, угасает. Свет её вначале горит ярко, ослепляет своим желанием жить. Не скажу, что живу я, так как люд себе представляет. Просто существую, и роль отведена мне не самая приятная да радостная. Чёрные дела творить, женский род портить. Оттенять светлые лики ваших добрых богов. Вот и ты, доченька, считаешь, что в добре и правде вырастила тебя волхва, научила жить по праведным людским законам. Отличаешь, поди, доброе от злого, свет от тьмы. Зори свои боготворишь, мольбы к ним возносишь о справедливости и помощи. Так вот это одна сторона рубахи. А выверни, что увидишь? Швы да заплатки, порой не приглядные, да на скорую руку шитые! Пригоден я лишь для зла да горя, чтобы люди могли разницу понять, да зарок себе дать, как жизнь свою прожить, подтолкнуть к добрым богам, запугать так, чтобы не смели плохого творить. Сама знаешь: не все на добрую сторону встают. Есть и те, кому по душе больше дела тёмные и мысли грязные.
Заряна так и застыла на месте. Не такое она ожидала услышать, а Змей меж тем продолжал:
– Деяния мои для меня не бесследно проходят. Горят во мне тщеславие, похоть, зависть и прочие пороки. Горит, но не светит больше, душа-искра моя, сгорает дотла в ненасытном, злом огне. Сейчас, когда на исходе моё время, плачет снова душа моя серым ледяным пеплом. И чтобы зажечь искру вновь, нужно души собрать числом в тысячу. Да вот беда, – хмыкнул Змей, – души нужны светлые, не оскверненные, иначе ничего не получится. Вот и приходится у новорожденных отбирать, взрослые-то такого света не дают – поступками постыдными души свои калечат, отчего свет тот теряют.
Замолчал Змей, только пристальнее на Заряну уставился. А она всё слезы льёт, детей безвинных оплакивает:
– И не жаль тебе душ загубленных, змей ты окаянный?
– Что есть жалость для вечности? – спросил Змей, пожав могучими плечами. – Она холодна и давно не чувствует ничего, для нее важно одно, чтобы в равновесии мир держался. Вот и я ей под стать, дело своё и творю. Да не такая уж и большая цена – считай, за столетние одна душа!
– Так откажись от дела тёмного, сам погибни, а души сбереги! А без тебя только лучше на земле станет, – бросила отцу Заряна.
Рассмеялся горько Змей да головой покачал:
– Ты представь, Зарянушка, что пошла ты по воду, но с одним ведром. Набрала его и подцепила коромыслом с одной стороны. Далеко ли унесешь? Да не расплещется ли? Я как противовес всему доброму и светлому. Без меня исчезнет мир, просочится в Навь без остатка, как вода из опрокинувшегося ведра.
Заряна не отвечала и продолжала напряженно смотреть на отца, а слёзы всё катились из её глаз, не торопясь вымыть жгучую боль и разочарование, оттого, что не в силах она помочь бедным детям. Змей, тоже неотрывно следивший за дочерью, вдруг громко хмыкнул:
– Есть выход, раз уж ты оказалась так добра и желаешь спасти чужих для тебя существ! Предлагаю обмен: твоя душа вместо тысячи душ младенцев. Она у тебя всё одно, что моя, да волхва ещё постаралась, напитала твою искру солнечным благодатным светом. Горит она ярче многих простых душ…