– Я согласна! – выкрикнула Заряна, быстро стирая со щёк влагу.
– Эка ты быстра решения принимать! Не дослушала и сразу соглашаешься. Ждёт тебя судьба не завидная. Перестанешь быть той, кем сейчас приходишься, опустеет душа твоя, светом наполненная, охладеешь ко всему, что знала и любила.
Заряна закрыла руками своё лицо, сердце застучало в груди громче прежнего. Шмыгнув громко носом, тихо ответила:
– Кроме Верены нет у меня никого, а она поймёт и не осудит. А так жить, зная, что спасти деток могла, но не решилась, не смогу, – сама от себя откажусь вскоре. Согласна на твоё условие. Забирай искру, и дело с концом!
Змей хмуро смотрел на Заряну, недовольно кривил верхнюю губу, будто разочарованно качал головой и вдруг, зажмурившись, рыкнул:
– Волхва твоя, будь она не ладна… вижу, что больше ты дочь своей матери, чем моя! Знал бы раньше о тебе, забрал бы к себе да воспитал, как положено!
– Если бы, да кабы! – грубо оборвала Заряна отца. Но тут же мыслями одернула порыв негодования – неужели кровь Змеева в ней просыпалась, всё дурное на поверхность выплескивая!
Змей довольно осклабился, мол, от моего нрава твоему тоже досталось.
– Ну, коль не шутишь, назавтра всё приготовлю, – поднимаясь, молвил он. – Пойдём, в горницу отведу, отдохнёшь напоследок по-человечески.
Змей привёл дочь в небольшую комнату, скромно обставленную: посреди широкое высокое ложе, в ногах вместительный сундук, на большом окне занавески из прозрачного льна, сквозь которые лился свет мягкий, что мех заячий. Только затворилась дверь за отцом ненавистным, повалилась Заряна на постель и снова зашлась в рыданиях, не то себя жалея, не то Верену, что одну её оставляет на всём белом свете, не то ещё о чем-то, о чём знало только сердце, но разум не ведал. Горько ей было и от того, что отец ни её, ни деток не пожалел, что не дрогнуло сердце погубить родную дочь – видать и правда нет его у Змея.
Не заметила Заряна, как забылась глубоким сном. Снилось ей детство босоногое, любимые зорьки летние, да зимние небесные сияния, коза Белка со своими козлятами, яр снился над Тихой и бесконечная зелёная даль за рекой, от взгляда на которую щемило в груди, да не понять было от какого чувства. А после образ женский явился, незнакомый, но родной – матушка пришла попрощаться. Посмотрела на дочь улыбающимися глазами, протянула руки навстречу, и та, не думая, бросилась в объятья. Заряна чувствовала, словно наяву, и любовь, и нежность, и горечь от не случившегося материнства. Не произнесла ни слова вслух матушка, но услышала девушка рассказ о том, как полюбила она всем сердцем и душой, как доверилась избраннику, и как тот пропал без вести. Хотела крепче обнять матушку Заряна, но словно в бездну глубокую упала, от которой пытался предостеречь родной образ. На том и проснулась. Перед глазами всё ещё таяла фигура матери, а слёзы опять подступили, сжали горло, мешая вдохнуть. Поднявшись, Заряна подошла к окошку, желая в последний раз взглянуть на небо и на встающее солнце, но кроме белесой холодной хмари ничего не увидела.
Змей пришёл чуть позже и позвал поутреничать. Беседа за столом не клеилась, ибо отец был равнодушно спокоен, а дочь не желала обменяться со своим душегубом даже словом!
Вернувшись в отведённую для неё горницу, Заряна достала прядь волос, что отдала её Верена. Сомкнув крепко пальцы в кулак, прижала к груди, и тихо заплакала. Снова пришли думы о своей короткой жизни. А Верена часто ей говорила, что ждет её впереди много счастливых лет, что встретит она любовь вечную, и подарит ей Судьба деток, и что муж будет любить её так, как не любили ещё на всём белом свете! Тогда ей предсказания волхвы казались вполне осуществимыми. Сейчас же Заряна вспоминала эти предречения, в один миг превратившиеся в красивую сказку, которую она так хотела поведать однажды своей доченьке, вспоминала и роняла на подушку слёзы.
– Время пришло, – раздался в её голове голос Змея.
Заряна села и увидела в дверях отца. Тот был одет во всё чёрное, и только на груди поблескивало что-то, отливая серебром. Девушка по привычке потерла спросонья кулачками глаза, пригладила растрепавшуюся макушку и, легко поднявшись, двинулась навстречу свой погибели.
Змей, посторонившись, пропустил Заряну и было двинулся за ней, но, краем глаза мазнув по постели, заметил темнеющий на белоснежной подушке локон. Схватив прядь, он вдохнул глубоко, прикрыл глаза и окунулся в запах жаркого лета и спелой земляники. Тут же возник образ селянки, что шла с реки и тащила корзину с выполосканным бельём. Льняной убрус был завязан под тяжёлой косой, покоившейся на высокой груди. Кончик косы девица заткнула за расшитый красной ниткой поясок. Стройную ножку обнажал заправленный слева за тот же поясок влажный подол нижней рубахи. Змей вспомнил, как лежал под старой ракитою и закидывал в рот пряную землянику, как чуть не подавился, узрев деву, идущую мимо по тропинке, и как та, скользнув по нему гордым взглядом, прошла мимо. Затем вспомнил он, как увёл девушку в Купальскую ночь на поиски цветка папоротника, как упивался её телом, как шептала она ему слова любовные… А ему нужна была лишь гордость её сломленная, ведь смертная посмела бросить на него непокорный взгляд.