Лучина, зажатая в рогатинке светца, осветила горницу, и Заряна впервые увидела новое обиталище своими, человеческими глазами. Заметив дверной проём, девушка распахнула льняные полотна и заглянула в клеть, что служила хозяину ложницей. Тут у стенки очага нашлась широкая постель, укрытая меховым покрывалом, и большой сундук. Закинув занавески за спинку коника ({широкая мужская лавка}), Заряна открыла крышку и принялась искать, что бы надеть.
По привычке начав слева, девушка вскоре нашла нательную небеленую рубаху. Накинув её, шагнула обратно в горницу. Мужская одёжка, не удержавшись на узких плечах, соскользнула, и Заряна, запутавшись в подоле, ничком упала на горячую мужскую грудь, но быстро поднялась. Она подтянула рубаху вверх и стянула завязки на вороте. Подворачивая рукава, девушка ещё раз подивилась росту мужика.
Вокруг хозяина избы пришлось долго хлопотать. В очаге томился взвар из сушёных ягод и трав, найденных в сенях, а Заряна сидела на половике рядом с хозяином избы и то и дело охлаждала тряпицу с его лба. Она уже подложила ему под голову подушку и накрыла меховым покрывалом. Хотела отцепить от его шеи белку, но ту и клещами было не отодрать. Хозяин и питомец будто впали в странное небытие и совсем не реагировали на шум, который производила Заряна.
Уже глубоко за полночь Заряну начало клонить в сон. Она в очередной раз провела ладонью по мужскому лбу. Жар потихоньку спадал, и девушка решила – долг гостеприимства выполнен. Она встала, громко зевнула и забросила в очаг ещё поленьев. Едва оказавшись на постели в соседней клети, Заряна тут же уснула.
***
Яр выплывал из забытья мучительно медленно. Его трясло, а вокруг нарастал давящий на уши шум. Он чувствовал себя мелкой мошкой застрявшей в меду. Отчаянно хотелось поднять руки заткнуть уши, чтобы снова исчезнуть из мира, где больше не было Заряны.
Ненадолго леший снова погрузился в тишину, а затем почувствовал, что снова падает, как давеча с яра. От этого ощущения у лешака перехватило дух и неприятно засосало под ложечкой. Он открыл глаза. Сквозь странную пелену перед глазами осмотрел свою горницу. Было светло. Рядом с ним на полу сидел отец и поддерживал его под спину.
– Прости, сын, – услышал Яр от отца, – не догадывался я, как запала тебе в душу девчонка.
Молодой леший посмотрел в отцовские глаза и понял: не держит больше на него зла. Не привык он валить с больной головы на здоровую, да и время вспять не вернуть. Умом он это понимал, но сердце болело, и каждый вдох отзывался чёрной тоской.
Яр прильнул к отцовскому плечу, будто маленький мальчик в поисках утешения и тепла, а Видар прижал его крепче ладонью к своей груди и обнял, поглаживая сыновью макушку. Так они просидели недолго. Хлопнула дверь, и в горницу ввалился Ватар, а следом за ним вошла Олеся. Они с тревожными лицами смотрели на семейную сцену, не зная, что делать.
Видар ободряюще похлопал сына по спине, встал на ноги, протянул ему руку и помог подняться. Олеся тут же бросилась к брату и, уткнувшись в его широкую грудь, расплакалась. Яр почувствовал, как пониже спины хлопнуло и чуть придавило тяжестью лукошка: сестрица так и не выпустила его из рук. Извернувшись, он отобрал корзинку у Олеси и, чмокнув её в лоб, подошел к столу. Оставив подарки и кивнув брату, который всё ещё топтался у порога с охапкой дров, он скрылся в ложнице ({спальня}).
В клети было тепло, просто удивительно, что за ночь не выстудило! Яр снял пропахшую потом рубаху и направился было к сундуку, но заметил на постели чистую. Она была странно сложена и немного помята.
«Наверно Пискля вытащил», – подумал Яр и попытался натянуть её на себя, но застрял в вороте. Леший тихо ругнулся, содрал с себя одёжку, чтобы рассмотреть. То, что он увидел, повергло его в ступор. Тесьма на вороте рубахи была завязана узлом с аккуратно расправленными петельками, напоминая скромный полевой цветок с четырьмя лепестками. Неизвестно сколько бы Яр пялился на чудно завязанные тесемки, но его отвлек Пискля. Бельчонок споро забрался с тылу, взгромоздился на макушку и распластался на голове, обнимая всеми лапками.
– Я чуть копыта не откинул! Думал, ты сдох, – пищал он, царапая тонкими коготками высокий лоб лешака.
– Когда ты успел копыта отрастить, коломес ({говорящий вздор}) хвостатый? – сердито буркнул Яр, стащив Писклю с и зажав в кулаке так, что из него торчала только головёнка и давно поломанный кончик хвоста. – Ты мне лучше поведай, когда вензеля научился на моих рубахах вязать.
Протиснувшись словно через горлышко горлача ({узкогорлый кувшин для молока}), Пискля выбрался из тисков хозяйских пальцев, ловко прыгнул к нему на плечо и принялся лапками ощупывать мужицкий лоб.
– Да ты, батюшка, до сих пор горишь! Какие вензеля в нашем захолустье? Давай-ка укладывайся на постель, отдохни! Я к тебе сейчас Олесю пришлю, она от матушки пирогов да каши тебе принесла.
Пискля скакнул на постель, заботливо расправил простынь, попрыгал на подушках, для верности похлопав по одной из них лапкой. Приготовив лешаку ложе, он резво умчался в горницу.
Яр до сих пор чувствовал тяжесть во всём теле, да и ночь, проведённая на полу, сказывалась. Решив, что за четверть суток ({сутки равны 16 часам}) большего уже не случится, развязал чудной узел на вороте рубахи, надел её, наконец, и завалился на лавку. Только Яр прикрыл глаза, как вошла Олеся. С плеча у неё свисало его меховое покрывало, а в руке дымилась канопа с питьем.
Тяжело вздохнув, Яр сел, облокотившись на пристенок, и с жадностью припал к посудине с питьём. Сестра без дела не стояла: накинула на него покрывало и подоткнула с боков.
– Заботливый у тебя помощник: и печь всю ночь топил, и взвар лечебный наварил, – хвалила Писклю Олеся.
Она тронула его лоб прохладной ладошкой, забрала пустую канопу и, тепло улыбнувшись, кивнула брату, чтобы ложился.
– Угу, – только и сказал Яр, проваливаясь в сон. В полудрёме он чувствовал заботливые прикосновения сестрицы и слышал её бормотание. Девчонка причитала, что его надо как следует отмочить вместе с веником в бане, и обзывала захухрей ({нечёсаным}).