Выбрать главу

От этих слов, произнесенных мысленно, Пампурину сделалось легче. Да и алкоголь наконец подействовал, неспешно растворяясь в крови. Практические раздумья сменились мечтательными воспоминаниями.

Вот годовалая Натулечка лежит в манежике, восторженно попискивает и сучит ножками, ожидая, когда папа дотянется до нее и возьмет на руки. А вот она чуть старше, уже на шатких ножках, но не веселая, а заплаканная, потому что ее ужалила злая бяка-пчела. Чтобы унять боль, приходится бережно дуть на распухший пальчик и прикасаться к нему губами, а потом дочурке это так понравится, что она станет протягивать и ручку, и пяточку: мол, поцелуй. И папа целует, куда же он денется. И учится волосики закалывать, и первую косичку заплетать, и любимые блюда готовить, и еще много чего.

Например, стрелять из пистолета.

А? Растрепанный, задыхающийся Пампурин сел на диване, ловя ртом воздух. Сердце болталось в груди, как боксерская груша, по которой беспорядочно молотили кулаками. За окном серело. Что-то было не так. Кто-то в доме не спал.

В одних трусах и босиком Пампурин устремился в Наташину комнату. Он успел вовремя. Она сидела на подоконнике, свесив голые ноги вниз.

— Дура! — сказал ей Пампурин, обхватив рукой за талию. — Третий этаж. Покалечишься и все. Хочешь остаток жизни в инвалидной коляске провести?

— Хорошо, — сказала Наташа. — В следующий раз заберусь куда-нибудь повыше.

— Нас с матерью в гроб загонишь, — предупредил он, унося дочь подальше от окна.

Она была легонькая, как в детстве, и волосы пахли так же. У Пампурина защипало в носу, когда он подумал о том, что было бы, если бы он не проснулся раньше.

— Это моя жизнь! — плаксиво выкрикнула Наташа. — Разбирайтесь со своими, а меня оставьте в покое!

Прежде чем она разрыдалась, свернувшись калачиком, Пампурин успел увидеть, что на ее ночной рубашке изображен умильный щеночек с бабочкой на голове. Несмотря ни на что, она была ребенком. Его ребенком.

— Ну-ну, будет, — прогудел он, водя ладонью по вздрагивающему плечу.

В комнате вспыхнул свет. Пампурин растерянно захлопал глазами, глядя на фигуру жены в дверном проеме. На ее рубашке никаких зверюшек и сердечек не было.

— Та-ак, — протянула она сурово. — Что здесь происходит?

Пампурин сделал страшные глаза и показал взглядом, чтобы она ушла. Вместо этого Мария указала на выход ему самому.

— И чтобы больше ни капли! — произнесла она ему вслед. — Ишь, взял моду мандаринами закусывать. Думаешь, я не учую?

Пампурин вернулся на диван и затих. Мария разбудила его прикосновением к спине. Закашлявшись, он приподнялся. Она поманила его за собой. Они вышли на кухню и закрылись там.

— Только недолго, — сказал он. — Я должен слушать.

— Видела я, как ты слушаешь.

Мария поставила вариться кофе. За окном было совсем светло, хотя шум транспорта пока еще не докучал.

— Ты же с ней была, — стал оправдываться Пампурин. — Вот я и позволил себе. Но теперь…

— Она больше не будет, — сказала Мария.

— Уверена?

— Уверена. Мы поговорили по душам. Все выяснили, все обсудили. Решили оставить прошлое в прошлом и двигаться дальше.

— И слава богу, — вздохнул Пампурин.

— Бог тут не участвует, — сказала Мария. — Только мы втроем. Скажи честно, какие шансы выкрутиться?

— Следствие поручено мне, — он пожал плечами. — Думаю, все под контролем.

— У тебя получится?

— Должно.

— Это не ответ.

— Я сделаю все, что в моих силах, — произнес Пампурин. — И сверх того.

— Тогда мы можем жить спокойно, — утешилась она. — Кофе сбежал! Черт!

В кухне потянуло жженым кофе. Неожиданно этот запах подействовал на супругов успокаивающе. Их окружали родные стены, они были заодно, с их дочерью ничего не случилось.

— Мы забудем, — тихо проговорил Пампурин, накрывая Машину руку своей ладонью.

— Что забудем?

Она посмотрела на него. Ее глаза были чисты и невинны.

— Ту ночь, когда… — забормотал он. — Ну, сама понимаешь.

— Мне нечего понимать, — отрезала она. — Ничего не было. Живем, как жили. Главное — как следует исполняй свои служебные обязанности. За Наташку не беспокойся. Она сильная. Как я.

Мария высвободила руку и взялась вытирать плиту, чтобы снова поставить кофе.

— Значит, ты бы тоже смогла? — спросил Пампурин.