«Вас ударили?» – пугаюсь я.
«Ловили, – Лени смеется, – а заодно свернули какие-то банки с полки, те взрывались как бомбы. Представляете, погибнуть от руки вишневого компота».
Я вижу темную жижу, битое стекло на беломраморном строгом лице Лени. Я знаю, что мне приснится сегодня ночью.
«Будьте осторожны». – Чувствую в голосе дрожь.
«Кашлять опасно. Помните это, – говорит Лени. – Надо потерпеть, даже если нестерпимо, а если совсем нестерпимо, значит точно скоро закончится».
«Хорошо. Я буду». – Не знаю даже, на каком языке написаны ярлыки в том магазине, где приступ удушья чуть не убил Лени. Я не знаю, где живет Лени. Где угодно – теперь везде одинаково, всюду карантин. И день, и два, и целую вечность.
«У вас квартира или дом?» – отвечает Лени вопросом на вопрос.
«У меня балкон. Он на последнем этаже».
«Значит, вы в квартире живете».
Разве я живу? где я? кто я? И уже ловлю себя где-то на полуслове, в середине длинной реки-строки, которую тяну для Лени. Слов много, но все – о том, что я испытываю чувство пустоты. «Меня нет. Меня точно нет. То, что я считаю собой, на самом деле не я, а какой-то сгусток воздуха, я все время прячусь, а нельзя прятаться, надо принимать жизнь, идти ей навстречу, потому что собой можно стать, только если потемнеешь, если почувствуешь грязь жизни, а теперь никого нет, все прошлое кончилось, а в будущее не возьмут, я нигде и никто, зовут меня ничего, я – ноль в нуле, мнимая величина, понимаете?»
«Для ничего, Элоун, у вас слишком хорошие сиськи, – задумчиво отвечает Лени, – и плечи смотрите какие. Вам говорили, что вы расточаете сексапил?»
Я жмурюсь как от резкого солнца.
«Что?»
«Если столько роскошного тела, то разве его может не быть? – Лени смотрит в сторону, показывая профиль, оказавшийся острым, как у хищной птицы. – Господи, – со вздохом говорит Лени, – у нас недоеб. Мы ухлестываем за телевизором». – Лени смотрит на меня, тычет в меня пальцем, то есть в свой экран, я не знаю, что там у Лени, куда смотрит, из какого окошка я свечу Лени своими – как? – роскошными сиськами.
Да. И плечи. Шея. Когда я в другой раз займусь онанизмом, то поглажу себя и по шее. И по груди. По родинке. Она под грудью. Не левой, как считает Лени, а правой, но разве это важно?
А что на самом деле важно? Лени отвечает вопросом на вопрос: «Какая нам разница, мальчик или девочка? Мы – это мы».
Я соглашаюсь, отчетливо слыша вдруг в «мы» – «нас». Не лонли и не элоун.
Юлия Вереск
Маленькая катастрофа
Лиза захлопнула крышку ноутбука и стянула резинку с волос. Онлайн-лекции и семинары выматывали не меньше, чем походы в университет. Она представляла, что будет отдыхать с котом в обнимку, смотреть сериалы, объедаться маминой едой и ничего не делать. На деле все оказалось иначе.
По утрам она расчищала бардак за спиной, ставила ноутбук на стол, завязывала волосы в хвост и делала вид, что этот ритуал ей совсем не надоедает. Она всегда надевала голубую рубашку. Из-за прожженного утюгом воротника та годилась только для дома. Мама любила шутливо повторять, что у ее дочери руки растут не из того места. «Елизавета Касаткина, – говорила она. – Ты – маленькая катастрофа». А Лиза отвечала: «Ничего не знаю, все претензии к производителю».
Лиза частенько разбивала кружки, неудачно вписывалась в дверные косяки и, по всей видимости, по-другому не умела. Поначалу, едва не просыпая онлайн-лекции, она успевала привести себя в порядок только наполовину: сверху – строгая выглаженная рубашка, а снизу – плюшевые розовые шорты и махровые носки с зайчиками.
Но шло время, и карантин вносил коррективы в привычный уклад Лизиной жизни. Лиза стала просыпаться пораньше, выполнять всю домашнюю работу (чего не замечала за собой прежде), заниматься спортом по видео-урокам и даже осваивать курс йоги для новичков. Больше всего ей нравилась поза шавасана.
Лиза ходила в продуктовый магазин, надевая маску, маниакально обрабатывала руки антисептиком, старалась не читать новости в интернете и помогала маме по дому. Они отлично ладили, но Лиза все равно скучала по прежней свободной жизни. Она и представить не могла, что подобное может случиться в двадцать первом веке: мир превратился в одну сплошную декорацию для постапокалиптических сериалов. Лиза устала от ношения масок, от ощущения постоянного страха за себя и своих близких и от неопределенности. Непонимание, что будет дальше, пугало больше всего.
От рутины отвлекали мысли о девушке со странным именем Яра. Однажды на потоковой лекции по культуре речи Лиза услышала, как преподавательница обратилась к студентке, зависающей в телефоне: «Ярослава, может быть, ты выйдешь, если тебе так неинтересно слушать о жаргонизмах?» Ярослава не отреагировала, а вот Лиза подняла голову. И застыла. Слева от нее, в соседнем ряду, сидела она: густая копна до лопаток с фиолетовыми прядями, колечко на крыле носа, татуировка, обвивающая запястье.