— Понимаю и не скажу никому. Только вот делать что? Не в милицию же паспорт нести.
— Не дай бог в милицию, — запричитала Катя, — вы сами после милиции людей оперируете. Знаете, что они там творят. А тут вас обвинят, не иначе. Я вот что думаю. Надо по прописке сходить и разузнать, вот и выясним, чей паспорт. А если повезет, хозяйке отдадим. Тоже доброе дело. Может, сходим после работы, Анатолий Сергеевич?
— Хорошо, Катюш. Хоть и говорят «послушай женщину и сделай наоборот», но думаю, что в данном случае ты права. Прогуляемся.
Анисимов зашел за Катей, как и обещал, и они вместе поехали на автобусе по Ленинскому Проспекту, до метро Московская, затем уже на метро до Невского Проспекта, от Дома Книги снова на автобусе до Исаакиевской площади, а там уж пешком по Вознесенскому проспекту, пока не свернули в Переулок Пирогова.
По дороге Катя рассказывала, как врачом стать хотела, как училась в училище, а тут время такое, что, видимо, не судьба в институт поступать. Как нравится ей работа. Анатолий слушал, не перебивал.
Почти пришли. Оставалось отыскать дом и квартиру. Это труда не составило, подъезд был всего один. Сквозной. Вторая дверь вела во двор, окруженный со всех сторон стенами соседних домов.
— Люблю старый город, — произнесла Катя, — Петербург Достоевского. Тут особая атмосфера, даже дышится иначе.
— Да и Раскольников с топором. А всех недобитых бабок везут исключительно к нам на восстановление.
— Шутите? Нам по лестнице на третий этаж.
— А что остается. Мне очень не нравится вся эта история.
— Ну больная же в себя пришла?
— Да, она в сознании, отзывается на имя Рита, потому что я ее так называл все дни после операции. Но она ничего не помнит.
Он позвонил в один из пяти звонков у двери, квартира была коммунальной. Ждали долго, наконец из-за двери раздались шаркающие шаги. Открыл им здоровенный мужик в семейных трусах и тапочках. Рожа помятая, небритый, вихры рыжие ершом стоят.
— Вам кого?
— Мы разыскиваем Риту. Маргариту Новикову. Здесь она проживает?
— Не проживает. А на кой она вам? Шалава.
— Вы ей кем будете?
— Сосед, за бабкой ее приглядываю, которую Риточка ваша бросила. А золотишко бабкино умыкнула.
Анатолий с Катей только переглянулись.
— И давно она тут появлялась последний раз? Может быть, вы разрешите нам с ее бабушкой поговорить?
— Не разрешу! Вы сами-то кто? Из милиции или откуда?
— Не из милиции мы, из больницы.
— Ну, если сдохла, так туда ей и дорога! А вы спрашивайте да катитесь своей. Было бы о ком! Пила Ритка сильно, гуляла, проституцией на жизнь зарабатывала, вот и спилась, как все такие. Долго не было ее, потом явилась, украшения забрала и сказала, что за границу едет, а бабка ей по барабану. Растила, кормила. У-у-у-у, шалава, все выгребла подчистую и ушла. Года полтора-два назад.
Анатолий достал паспорт и показал мужику фото.
— Это она?
Тот внимательно разглядывал лицо на фотографии. Вертел и так и сяк, листал, потом мотнул головой, вернул паспорт Анисимову.
— Данные ее, прописка, год рождения вроде тоже, а фото нет. И гуляйте вы мимо, пока я милицию не вызвал.
Дверь захлопнулась, шарканье затихло.
— Ну, что теперь делать будем? — спросила Катя
— Не знаю, наверно, ждать. Понаблюдаю за второй, пока она лежит в отделении, а там решим. Поехали, домой тебя провожу.
ЧАСТЬ 8 СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
Повидав Женечку, Минин успокоился, уснул, проснулся, снова уснул. Слабость не отступала, но мысли прояснились. Было странно лежать тут, в чужом месте, в чистой постели, не думать о еде, о том, что Женя не кормлена. Александр был уверен, что с Игорем девочка и в безопасности, и все у нее есть.
С Игорем они сдружились еще в приемной комиссии, когда документы в Академию подавали. И конкурентами друг друга не воспринимали, сразу возникла взаимная приязнь, хотелось учиться вместе. Так и вышло. Правда, оказались в разных группах, но это не мешало дружить. Взглядов были разных, но и это не сказывалось на отношениях. Игорь умел сгладить, перевести в шутку Сашины максимализм и идейность. «За Родину, за Брежнева», — подшучивал он, когда Минин начинал слишком настойчиво выдвигать коммунистические теории. Не верил Игорь в светлое будущее и был прав. А Саша верил, так воспитывал его отец, до последнего дня пространные письма присылал. Потом похоронка пришла — погиб при исполнении, Саше было четырнадцать.