— Решилась судьба? — не поднимая глаз от писанины, спросил Анисимов.
— Решилась.
— Вот и у нее решилась, а тетке тридцати, похоже, не было.
— Да брось ты. Вон муж пришел, согласен был на опыты тело сдать, денег у него, видите ли, нет. Хоронить не на что, — вступил в разговор Михайличенко. — Может, для нее это выход, чем с таким козлом в нищете прозябать. Может, потому она и под машину бросилась? Жить ей в тягость было. Надоело все. А так напилась — и конец. Это отчаяние, Толик, а от него нет спасения. И никакая операция ей не помогла бы.
Анисимов стукнул рукой по столу.
— Оправдываешься?! Да? Свое отсутствие ее отчаянием прикрываешь?
— Не злись ты, мне тоже сейчас хреново, и рука друга требуется, а ты обвиняешь. Ну виноват, так кто ж знал… Все, хватит мне нотации читать, сам не без греха. И тебя жена бросила, так чем ты лучше? Ты пережил уже, а я в процессе. У тебя зажило, а у меня болит. И не тебе судить меня, Толик. Не тебе!
— Да я не сужу…
Разговор прервался. Из прозектуры позвонили по внутреннему телефону. Анисимов поднялся из-за стола и отправился в морг на вскрытие.
В приемном покое столкнулся с Катей. Удивился, ей бы уже давно следовало быть дома. Дежурит она сутками. В восемь смену сдает, ну пусть задерживается немного, то да се, языком зацепилась, но в девять уже и след простыть должен. А тут время к обеду.
— Ты что, у нас в больнице поселиться решила? — спросил ласково, улыбнулся.
— Нет, Анатолий Сергеевич, я до четырех, а потом домой.
— Подменяешь кого?
— Людмилу. В школу ее вызвали, вот попросила. А вы на вскрытие?
— Угу.
— Я б тоже хотела, интересно же. Вы сделали все, что могли, даже больше…
— Результат деятельности врача, моя дорогая девочка, определяется не количеством проводимых манипуляций, а выздоровевшими пациентами. Сечешь?
— Секу! Только я все вижу и понимаю. А еще работаю с разными хирургами. Потому умею сравнивать. Вот взять Михайличенко, он же сухарь, ему на человека плевать.
— Не скажи. У него период сложный…
— Жена ушла, — с сарказмом проговорила Катя.
— Ушла. И сына забрала, сына — понимаешь?
— Ну это ж не повод пить.
— Может, и не повод. Не стоит судить людей, сам порой не знаешь, что сделаешь в следующий момент.
— Вам ее жалко?
— Кого? Жену Михайличенко? Я ее не знаю, видел пару раз.
— Да нет, умершую эту. Вчера муж ее приходил. Странный немного, бледный такой. Нестарый вроде.
— Так она сама молодая, чтоб мужу старым быть. И опять ты судишь, Катя!
Он рассмеялся.
— Можно мне с вами на вскрытие?
— А тут кто? Нет, занимайся делом, каждый должен выполнять свои обязанности.
— К той, другой, вы заходили?
— В реанимации? Был, конечно. Она стабильно тяжелая, в сознание не приходила. Но на раздражители реагирует.
— Помочь бы. Я ж, как вы, врачом стать хотела, в медучилище пошла после восьмого класса. А тут напасть эта — развал Союза. Надо работать, а институт подождет, или не подождет. Или так в медсестрах и останусь.
— Все будет хорошо, Катя. Вот увидишь.
Он подмигнул ей и пошел.
Удивился, увидев в секционном зале Михайличенко. Но ничего не сказал. Имеет право коллега присутствовать на вскрытии. Исследование черепа и мозга ничего нового не показали. Источник кровотечения он во время операции не нашел, то есть не успел найти, во всех желудочках мозга была кровь. Но умерла она от тромбоэмболии легочной артерии.
Михайличенко похлопал Анатолия по плечу и вышел из зала, да и Анисимов покинул морг вслед за ним. Остальное его не интересовало.
Закончив с историями болезней, поднялся в реанимацию. Состояние женщины не изменилось.
Анатолий взял стул, придвинул к металлической кровати, на которой лежала неизвестная, и сел рядом. Если бы он располагал информацией как ее зовут, можно было бы обращаться к ней по имени и говорить. Очень важно и нужно говорить — может, пациент слышит. Как знать…
Для каждого человека самое приятное — это его имя. В паспорте, что отдала ему баба Нина, значилось имя Маргарита. Еще вчера он сомневался в том, что паспорт принадлежит именно этой женщине, а сегодня уже нет. Ведь ту опознал муж, и патолог что-то говорил о выдаче тела.
Аппарат искусственного дыхания шлепал и вздыхал с характерным звуком. Гармошка в стеклянной колбе сжималась и разжималась, заставляя легкие наполняться кислородом, неся жизнь органам и тканям.
Анатолий взял ее руку и сравнил ее ногти со своими. Если у пациентки они более синие, то дело плохо. У молодой женщины ногти синими не были.
Он сжал легонько ее ладонь, потом погладил.