А вот вариант с Давидом я отмести не могу. И думаю о нем только чаще и чаще.
Наконец-то приезжает врач. Мне с трудом хватает сил не наорать на него и не закинуть Маше в комнату, схватив за шкирку.
Он осматривает ее, хмурится, задает вопросы, но сама Маша не слишком в состоянии что-то ему отвечать. Говорю за нее, что знаю, и выдвигаю теорию с тем, что ей могли что-то подсыпать. Доктор соглашается, что это может быть оно, и берет кровь на анализ, чтобы точно удостовериться в наших мыслях.
После часа беспрерывного введения ей препаратов в капельницу, она оживает. Ей заметно становится лучше, она перестает быть настолько бледной и у нее чуть поднимается температура, хотя остается еще ниже нормы.
Но по сравнению с тем, что с ней было… Это большой прогресс.
Врач оставляет рекомендации, что с ней делать, и обещает отдать кровь в лабораторию как можно скорее. Нужна еще одна капельница вечером, поэтому он оставляет список лекарств, и дает номер кого-то, кто сможет приехать и прокапать, пока у него будет прием в клинике.
Мне не нужен анализ, чтобы удостовериться, что именно с Машей. Тем более, доктор не опроверг, а почти подтвердил мою теорию. Но я трепетно жду ответа в лаборатории, и хожу вокруг Маши верным служебным псом.
Как я мог хотеть отдохнуть от нее? Как я вообще собираюсь прожить без нее хотя бы несколько минут?
Маша все еще очень слаба, но теперь она практически спокойно спит, вздрагивая лишь временами.
Я ненавижу этого ублюдка. Если моя теория подтвердится — я размажу его по стенке. И мне будет плевать на его влиятельного папочку и кого бы то ни было еще.
Я снова сажусь на край ее кровати. Мне постоянно приходится проверять, как она дышит, не стала ли еще холоднее, не хнычет ли во сне от плохого самочувствия. Проверяю скорее для собственного успокоения, а еще для того, чтобы провести с ней больше времени.
Ленка, кстати, реально звонит каждые полчаса. Не говорю ей пока о теории, не хочу портить им поездку и вырывать ее сердце такими новостями. Приедут домой — расскажу всё. А пока говорю, что поставили капельницы и она уже идет на поправку. Этого будет достаточно.
Уже поздно вечером звонит врач. Говорит, что заедет поставить капельницу сам, заодно расскажет об анализах.
— В ее крови действительно обнаружены сильнодействующие наркотические вещества. Доза не опасна для жизни, да и для здоровья в целом, но вот такой разовый эффект после принятия дать вполне может. Мария ведет здоровый образ жизни и на ее вес этого в целом было более чем достаточно, чтобы вызвать такой эффект. Я добавлю еще пару лекарств и через пару дней, я думаю, ей будет сильно лучше. Потом назначим восстанавливающее лечение, чтобы точно исключить негативное воздействие на органы.
— Я понял, — говорю, что понял, а у самого в голове гудит уже от ненависти. Я убью его. Собственными руками.
— Ярослав, вы понимаете, что я не сообщу в полицию, хотя обязан, только потому что ваш отец — мой хороший друг, и вы попросили сохранить тайну. Но если нужно будет дать заключение против того, кто сделал это с Марией, я готов пожертвовать даже местом в частной клинике, но предоставить все подтверждающие бумаги.
— Да, спасибо, док, думаю, это не понадобится.
Я справлюсь сам.
Док остается ставить Маше капельницу, а я пользуюсь тем, что у меня есть час времени, пока Маша в надежных руках.
Говорю ему, что мне срочно нужно отъехать, и звоню Димону, обрисовываю ситуацию.
Я бы мог и всех пацанов позвать, но это будет слишком палевно. Мне нужна тишина, максимальная непринужденность, и Димон, у которого кмс по рукопашке.
Он отзывается сразу, и через двадцать минут мы, заряженные ненавистью, паркуемся в ста метрах от дома этого ушлепка.
Я знаю, где он живет, потому что я, хоть и не хочу, но с детства варюсь в этих папиных кругах, пока он только начинал бизнес, и когда поднял его на крутой уровень.
Мудак живет в элитном поселке и постоянно устраивает тусовки у себя дома, но сегодня у него подозрительно тихо.
Мы перебираемся через забор, минуя одного охранника дома, и попадаем сразу в дом.
О том, что больше у него охраны нет, я тоже знаю. Идиот думает, что всесильный. Хорошо, что мы сильнее.
Я вхожу внутрь и морщусь от противного запаха: здесь разит наркотой, дымом, какой-то еще херней и вонючим алкоголем.
Он — мерзость.
Но в доме пусто. Видимо, остатки какой-то из его тус.
— Слыш, — зову я, не желая делать и лишнего шага в этот притон. — Давид. Иди, поговорим.
Он спускается со второго этажа с сигаретой в зубах через минуту, и зависает, глядя на нас.