— Да, сэр. И он послал меня за своим «ягуаром».
— Где он был, когда ты вернулся?
— В баре. Кажется, он называется «Голубым баром».
— Он что-нибудь выпил?
— Оливер выпил порцию коньяка и позвонил по телефону. Когда я вошел, он как раз положил трубку. Телефон стоял на стойке бара. В баре было довольно много людей.
— Значит, они — я имею в виду по крайней мере некоторые из них — должны были слышать, что Оливер говорил по телефону.
— Пожалуй, что так. Но я не знаю этих людей.
— Мы постараемся найти их через газеты.
— Да, — сказал Рашид, — но откликнутся ли они?
— А почему, собственно, нет?
— Сэр, может найтись много причин, по которым те, кто был в баре, не захотят признаться в том, что они там находились.
— Бармен показал, что твой друг Оливер, по всей видимости, говорил с женщиной. Ты догадываешься, с какой именно женщиной он мог говорить?
— Да, сэр.
— С какой же? Как ее зовут?
— Извините, но этого я не хотел бы говорить. Оливер бы моим другом. А эта дама… Нет, я не могу сказать.
Харденберг постучал пальцем по лежавшей рядом с ним папке с рукописью.
— Твой друг написал роман. Сегодня ночью я его прочту и буду знать, кто эта дама.
Рашид промолчал.
— А ты мне не скажешь?
— Ни за что. Я посчитал бы себя предателем.
Харденберг посмотрел долгим взглядом на маленького мальчика с шелковыми ресницами и влажными черными глазами и вздохнул.
— Ну, ладно. Конечно, ты должен защищать интересы своего друга.
— Я рад, сэр, что вы это понимаете.
— Что было после того, как ты забрал машину из гаража?
— Мы поехали во Фридхайм, в интернат.
— Оливер торопился?
— Очень. Он ссадил меня около «Родников» — дома, где я живу — и сказал, что ему еще кое-куда надо съездить.
— Куда?
— Он не сказал.
— Он был веселый или грустный?
— Очень веселый и взволнованный.
— Тебе известно, что машину Оливера мы нашли в двух километрах от школы — почти совсем засыпанную снегом?
— Я слышал об этом.
Харденберг вновь прокатил по зеленому сукну белый шар. Рашид толкнул его назад. В течение последующего разговора они делали это еще несколько раз.
— Машина была изнутри вся в крови.
Рашид судорожно сглотнул:
— И Оливер тоже был весь в крови, так ведь? Перед тем как его повесить, кто-то его жутко избил.
— Ты действительно веришь, что его убили?
— Да, я твердо убежден.
— Но ведь у Оливера здесь, у вас, только друзья и ни одного врага!
Рашид опустил голову и молчал.
— Ну?
— Мне нечего сказать.
— Если ты думаешь, что его убили, то как, по-твоему, это связано с этой женщиной, о которой ты не желаешь говорить?
— Я прошу вас, сэр, не задавать мне вопросов, на которые я не могу ответить.
— Значит, именно так ты и считаешь.
— Я этого не сказал.
— Но подумал!
Маленький принц поднял глаза и молча посмотрел на комиссара долгим взглядом. А затем кивнул.
— И хотя ты так считаешь, ты все-таки не хочешь сказать, кто эта женщина?
— Нет.
— Прочтя рукопись, я буду знать, кто она.
— Да, сэр. К сожалению. Но по крайней мере нельзя будет сказать, что я предал Оливера. — Рашид сидел, сжимая и разжимая ладони. — Не могу ли я… можно… нельзя ли мне еще раз увидеть Оливера?
— К сожалению, нельзя.
— Почему же?
— Наш судебно-медицинский эксперт… Твой друг… выглядит не совсем так, как раньше… даже совсем не так… Мы сразу же положим его в гроб.
— Понимаю. — Помолчав несколько мгновений, маленький принц затем говорит: — У меня есть просьба, сэр. — Рашид вынимает из кармана два конверта. — В последнее время Оливер говорил иногда, что у него бывает предчувствие, что он скоро умрет.
— Он это говорил?
— Да. Он не чувствовал ни от кого угрозы, ничем не болел. Он лишь говорил мне иногда, что у него такое предчувствие. И еще говорил: если такое случится, я должен буду позаботиться о том, чтобы оба эти конверта были похоронены вместе с ним.
— Что в них?
— Я не знаю, сэр. Конверты заклеены. Но я живу в одной комнате с ним, и когда вы меня позвали, я захватил с собой оба конверта.
Харденберг встал, обнял и прижал к себе мальчика.
— Спасибо, Рашид. Ты мне больше не нужен. Доберешься ли ты в такой снегопад до виллы сам или мне послать с тобой одного из своих людей?
— Я доберусь сам, сэр.
— Спасибо тебе, Рашид, за твои показания.
— Я охотно это сделал, сэр. Очень грустно, что Оливера не стало, правда же?
— Да, — сказал Харденберг. — Очень грустно.