— «Диориссимо».
— Да, — сказала Верена, — это правда.
— Что правда? — спросил Харденберг.
— Все, что Оливер в своей книге написал о нас обоих. И мой муж это знает.
— А все остальное?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, например, фотографии книжных страниц с проколотыми буквами, что лежат в вашем сейфе.
Веренин голос совсем ослаб:
— В моем сейфе нет никаких фотографий.
— Вы их вынули оттуда?
— Их там никогда не было.
— Госпожа Лорд, почему вы лжете?
— Я… не… лгу.
— Вы любили Оливера Мансфельда?
— Нет.
— Но он пишет об этом.
— Это потому, что ему так казалось. Он написал то, что ему казалось, и то, чего ему хотелось. В частности, и историю с проколотыми книжными страницами. Ему очень хотелось иметь что-то, чтобы шантажировать моего мужа.
— Но он не имел?
— Нет.
— Стало быть, он выдумал всю историю?
— Да. Вы можете вскрыть мой сейф. Можете обыскать весь дом. И виллу во Франкфурте. Можете искать, где пожелаете. Вы не найдете ничего, что могло бы быть использовано как доказательство против моего мужа.
— Потому что вы все уничтожили!
— Это вы так утверждаете!
— Госпожа Лорд, — спросил Лазарус, — почему вы пытались покончить с собой?
— Я и до этого уже дважды покушалась на себя. У меня склонность к истерии и депрессиям. Я вскрыла себе вены в состоянии душевного кризиса.
Комиссар сказал с мягкой иронией:
— И сделали это не слишком решительно.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, ведь вы не истекли кровью.
Верена открыла глаза и презрительно оглядела Харденберга.
— Вы-то что об этом знаете?
— Ничего, — ответил тот. — Но хотел бы узнать кое-что.
— Вам этого никогда не понять.
— А если все-таки?
— Никогда! И вам тоже, господин Лазарус.
Комиссар встал, подошел к окну и уставился взглядом в вихрящийся снег. Повернувшись спиной к Верене, он спросил:
— Когда вы видели Оливера Мансфельда в последний раз, милостивая государыня?
— Перед… перед тем как он уехал на рождественские каникулы…
— Это неправда. — Комиссар блефовал. — У меня есть свидетельское показание, что Оливер Мансфельд говорил с вами 7 января во второй половине дня по телефону и договорился о встрече. Кроме того, в своей рукописи он упоминает, что в день своего возвращения из Люксембурга собирался встретиться с вами в старой башне недалеко от школы.
— Но ведь это роман, не так ли? С каких это пор полиция расследует причины смерти на основе романов?
— Это не роман, — возразил Лазарус.
— А что же тогда?
— Документальное повествование.
— Смешно!
— А что вы тогда плачете, милостивая государыня, если то, что я сказал, смешно?
— Я не плачу, — сказала Верена, вытирая слезы здоровой рукой.
Теперь она дрожала так сильно, что Лазарус воскликнул:
— Господин комиссар!
Комиссар Харденберг медленно обернулся.
— Поглядите-ка…
— Истерика, — сказал комиссар с нарочитой жестокостью. — Милостивая государыня нам только что сообщила, что имеет склонность к истерии. Так что, господин Лазарус, можете не тревожиться за нее. — Он подошел к кровати и приподнял за подбородок лицо плачущей женщины. — Вы лгунья и предательница.
— Что вы себе позволяете? Я буду… — Верена не договорила фразу до конца.
Открылась дверь.
Вошел Манфред Лорд.
— Надеюсь, не помешал? — спросил он с улыбкой.
— Помешали, — сказал Харденберг.
— Мне крайне неприятно, господин комиссар, и я прошу меня извинить. Но у вас нет официального ордера на обыск. У вас даже нет официального поручения допросить нас…
— И то и другое я могу через полчаса получить по радио.
— Да, но вы этого не сделали! И допрашиваете сейчас крайне истощенную, нервную женщину, крайне… не плачь, дорогая, как я могу предположить, крайне жестоким способом. У меня друзья во франкфуртском городском управлении полиции. Я бы рекомендовал вам быть осторожным. Успокойся, мое сердечко, ну, успокойся же.
— Господин Лорд, ведь погиб человек.
— Да, господин Харденберг. Возлюбленный моей жены. Оливер Мансфельд. Весьма прискорбно.
— Вы находите это прискорбным?
— Господин комиссар, речь идет о совсем молодом человеке! У вас что, нет сердца?
Издав стон, Верена перевернулась на бок.
Лазарус сунул в рот таблетку.
Манфред Лорд, улыбаясь, ходил взад-вперед по комнате.
— Мне кажется, я могу ответить на все ваши вопросы. Моя жена все еще слишком потрясена смертью Оливера. Ведь так, дорогая?