Верена взглянула на себя в зеркало. Она была пьяна, но не настолько, чтобы не заметить маленьких морщинок в уголках глаз. Она рассматривала их долго и внимательно.
— Манфред, — сказала Верена, — мне страшно.
— Страшно — чего?
— Страшно. Просто страшно, — ответила она, продолжая смотреться в зеркало.
— А это пока только крохотные складочки, но через десять лет… А ведь юноша недурен собой? Чего доброго, еще влюбится в твою дочь.
— Замолчи! Замолчи немедленно!
— Молчу.
— И убери зеркало!
— Да, конечно. Но морщины от этого не исчезнут, — сказал Манфред Лорд. Он повесил зеркало на место и вновь вернулся к своей жене, которая сидела, обхватив голову руками. Манфред Лорд сказал: — Я готов все забыть: обман, измену — одним словом, все. Я готов, чтобы ты и Эвелин остались у меня. Я удочерю Эвелин, если хочешь. А ты наверняка этого хочешь — при твоей-то безмерной жадности на деньги.
— Подлая ско…
— Замолчи! Я вытащил тебя из сточной канавы. И я могу выкинуть тебя туда обратно. До сих пор я считал тебя разумной женщиной. Или разум тебя уже покинул? Нет? Так в чем же дело? Когда Оливер возвратится из Люксембурга, ты ему скажешь, что все кончено.
— Нет! Нет! Нет!
— Когда женщина три раза подряд выкрикивает «нет», это означает, что она уже готова на то, что от нее требуют. Ты ведь уже решилась, дорогая. Ты же только что осознала, что все ваши замыслы бредовы и бесперспективны, так ведь?
— Ты дьявол!
— Да, но дьявол богатый и умный. Ты же не собираешься пойти за глупого и бедного беса?
— Он не бес!
— Извини. Я хотел сказать: ты же не собираешься пойти за бедного и глупого ангела?
Она схватила тяжелую стеклянную пепельницу и швырнула ею в него. Пепельница попала Лорду в правый висок, где сразу же появилась сильно кровоточащая рана.
Он вытащил носовой платок.
— Я вижу, дорогая, что ты образумилась.
Внизу, во Фридхайме, зазвонили церковные колокола.
— Я желаю тебе благодатного Нового года, дорогая, — сказал Манфред Лорд, прижимая к виску быстро краснеющий платок. — Завтра праздник. А послезавтра мы вместе поедем в банк и заберем из твоего сейфа оставшуюся часть фотокопий.
10
2 января 1962 года они отправились во Франкфурт.
Верена взяла из своего сейфа фотоснимки и отдала их мужу.
— А где пленки?
— Вот они.
В машине на обратном пути в Таунус Верена вдруг стала хохотать.
— С чего это тебе вдруг так весело?
— Ты, мой милый, сидишь в капкане.
— Не понял!
— Оливер записал всю нашу историю и отослал в одно издательство. И там он рассказывает и про проколотые буковки, про пленки и фотокопии.
— Через час их уже не будет, моя дорогая. Останется только сама история. Но разве сама по себе она что-нибудь значит?
— Полиция начнет…
— Полиции нужны доказательства. А они теперь все у меня. Я хорошо относился к Оливеру. Но теперь с этим, разумеется, покончено. Когда он вернется, ты ему сразу же все скажешь.
— Я не могу… Я не могу…
— Ничего, ничего. Все ты можешь. Нервы у тебя достаточно крепкие.
— Манфред, я тебя умоляю! Я в самом деле не могу! Я… я просто не знаю, что сказать…
— В таких случаях лучше всего написать письмо, — сказал Манфред Лорд.
11
Верена Лорд написала письмо Оливеру Мансфельду. Ей вспоминалось лето на Эльбе, и она в сентиментальной манере упомянула бар в Марчана Марина, упомянула Порто Адзурро, зеленые морские волны, в которых ее обнимал Оливер, не преминула она также сказать, что он был самой большой любовью в ее жизни, что она никогда не сможет его забыть, а он же пусть ее простит, — просила Верена Лорд.
«Ты — моя душа, — писала она. — Мое дыхание…» Письмо начиналось словами: «Оливер, мой любимый Оливер!»
Вопреки этим и иным заверениям в сердечной привязанности, Верене Лорд пришлось прямо и недвусмысленно объявить своему любимому Оливеру, что, по независящим от нее причинам, она должна порвать с ним. Далее она четко назвала их. Она писала, что должна подумать о ребенке. Что ее страшит нищета и разница в возрасте. Человек постарше Оливера Мансфельда наверняка оценил бы такую честность — прежде всего потому, что женская честность имеет необычайную раритетную ценность.