— Не обижайтесь, — говорю я, — вы спросили, а я отвечаю. Ребенка зовут Эвелин. Ваш муж смирился с фактом ее существования, но не хочет ее удочерить.
— Откуда вы все это знаете?
— От своего отца. Он несколько раз говорил о вас.
— Что именно?
— Только хорошее. — Это ложь. Он говорил о ней плохое, грязное, уничижительное. Ее, жену своего приятеля и компаньона, мой предок именует не иначе как «эта особа», «маленькая стерва», «gold-digger»[33]. «Просто-таки непостижимо, до чего мог опуститься такой человек, как Манфред Лорд», — любит повторять мой отец. «У нее, стало быть, есть скрытые достоинства», — любит повторять моя благородная тетя Лиззи.
Стоит ли говорить об этом Верене Лорд? Людям можно рассказывать лишь небольшую часть правды, если им желаешь добра, так как от правды бывает больно.
— На какой машине ваш муж? На «мерседесе»?
— Да.
— На черном?
— Да.
— Впереди два таких. Сейчас я их буду обгонять. Повернитесь еще больше ко мне.
Она поворачивается, и мы молчим некоторое время. Когда она начинает говорить, я чувствую на своей щеке ее дыхание.
— О чем вы думаете, господин Мансфельд?
Вот странно: спроси она меня об этом, когда мы проезжали поворот на Швальбах или поворот на Вайскирхен или где-нибудь еще — до поворота на Бад Хомбург, я бы проявил наглость или шарм, но сейчас позади уже поворот на Фридрихсдорф, и все совсем по-другому, теперь я никогда не буду думать так, как перед поворотом на Бад Хомбург.
Никогда. Но ведь я зажат, закомплексован, безразлично-холоден и все, что вам угодно.
— Я кое о чем вас спросила, господин Мансфельд.
Я не отвечаю.
— Я спросила вас, о чем вы думаете!
Зажатый, как и все мы, молодые люди, я отвечаю:
— Я думал о том, что бесклассовое интернациональное общество является последней надеждой человечества, что такое общество, однако, без атомной войны не построить, а атомная война уничтожит человечество. Voila[34]: circulus vitiosus[35].
На все это она отвечает вопросом:
— Как ваше имя?
— Оливер, — говорю я.
Теперь я точно знаю, что люблю ее.
7
Что я люблю ее.
С ума сойти можно! Я — и влюблен! Притом в женщину, которую до этого и в глаза не видел и которая всего как полчаса сидит рядом со мной. В женщину, которая замужем. У которой ребенок. У которой любовник. Есть от чего свихнуться.
— Внимание! — говорю я. — Снова черный «мерседес». Она послушно поворачивается ко мне. Я обгоняю машину.
— На этот раз за рулем была женщина, — говорю я. — Повернитесь прямо, а то так можно свернуть шею.
Но она продолжает глядеть на меня.
— Нет, честно, о чем вы думаете, господин Мансфельд?
Действительно, о чем я думаю, если честно?
Я думаю: я хочу быть с тобой. Всегда. Всегда. Но разве скажешь такое женщине, которую знаешь всего полчаса.
— Я не хочу, чтобы вы схлопотали себе trouble[36], — отвечаю я. — Ваш… Ваш друг услышал у справочного бюро, как девушка объясняла мне дорогу на Фридхайм…
— Ну и?
— А я слышал, как вы говорили по телефону. Это получилось само собой. Вы не захлопнули дверь будки. И говорили слишком громко. Очень громко.
— Это был разговор о пустяках.
— Неправда.
— Но вы слышали только то, что я говорила!
— По ответам можно понять весь разговор!
— Ну и что?
— Кто-то из Франкфурта позвонил вам. Из тех, кому вы доверяете. Может быть, повариха. Или шофер.
— И что дальше?
— Кто бы это ни был, но он знал, что вы в аэропорту. С вашим другом. Он позвонил вам, чтобы предупредить, что ваш муж неожиданно или раньше срока вернулся из поездки и разыскивает вас. Этот человек, должно быть, соврал вашему мужу, что вы уехали во Фридхайм. Наверно, у вас там вилла? Поэтому вам нужно туда как можно скорее. Чтобы быть там раньше мужа. Тогда вы сможете сказать ему, что ходили гулять.
Она поворачивает голову прямо, резко откидывает ее назад и говорит:
— Скоро опять съезд с автострады. Сворачивайте и давайте быстрей покончим с этим делом.
— Не понял…
— Вы шантажист. Ладно. Мне не повезло. Сбавьте газ и сворачивайте. Местность здесь безлюдная и кусты очень высокие. Четверть часа хватит. Пожалуйста, пользуйтесь, господин Мансфельд.
Я так ошарашен, что не могу вымолвить ни слова.