А она истерически орет:
— Ну, ну, давайте! Сворачивайте! Получите то, что вы хотите! — Хватается за перекладину руля и тянет вправо.
«Ягуар» несет вбок юзом. Он проходит в сантиметрах двадцати от машины в правом крайнем ряду — и это на скорости в 210 кэмэ. Я чисто рефлекторно бью по ней кулаком и попадаю по руке и телу. Что-то брякает — наверно, браслет. Ей, должно быть, очень больно, так как она, вскрикнув, отпускает руль и прижимает руку к груди.
Вашу машину когда-нибудь начинало нести юзом? Да? Тогда на какой скорости? 100? 140? Сможете ли вы когда-нибудь это забыть? У меня на спидометре было 210. Ничего более кошмарного со мной не случалось за всю жизнь. «Ягуар» становится на оба правых колеса. Я резко кручу руль. Теперь он встал на оба левых. Мы вылетаем на разграничительный газон. Скулят покрышки. Нужно мягко притормозить. Очень осторожно притормозить. Свободно держи руль. Теперь машина соображает лучше тебя. Назад на асфальтовую полосу. И опять на газоне. На встречной полосе вереница машин. Все они несутся мимо, как в ночном кошмаре. Лица, искаженные ужасом. Камни из-под колес. Машины. Машины. Мы снова на покрытии.
Вначале Верена визжала. Теперь она затихла и держится за обивку приборной доски. В какой-то момент мой «ягуар» закручивает так, что я думаю: мы наконец перевернемся и все будет кончено. Но затем он снова делает рывок вперед. Я жму на газ, чтобы заставить его двигаться более-менее прямо. А он все еще выписывает кренделя, словно пьяный. Пот заливает мне глаза. В этот момент в голове у меня одна мысль: если мы выкарабкаемся, я ей повыбиваю все зубы.
За нами, перед нами, вокруг нас дикая какофония гудков. Но все уже миновало. Машину только немного поводит. Я снова прибавляю скорость.
— О Боже! — говорит она.
— Никогда так больше не говорите со мной. — Я с трудом поворачиваю язык и отираю пот со лба. — Никогда больше.
— Мне так стыдно. Так стыдно.
— Успокойтесь.
— То, что я сказала, это подло. Я вела себя как ненормальная, когда ухватилась за руль. Я и есть ненормальная.
— Я вам сказал, успокойтесь.
— Нет, у меня действительно не все дома. Я уже сама не понимаю, что делаю.
Наконец-то машина твердо встала на колеса.
— Вы сможете меня простить?
— Почему бы нет?
— Я вела себя подло.
— Вы просто несчастны, вот и все, — говорю я.
— Вы не можете себе представить…
— У меня есть фантазия, и я могу себе все представить. Внимание! Снова «мерседес».
Она снова поворачивает голову. И в этот раз наклоняет ее, прикасаясь к моему плечу. Я ощущаю ее волосы. Они чудесно пахнут.
«Мерседес» уже позади.
— Уже обогнали?
— Нет еще, — вру я, — подождите немного.
Всего лишь пять часов, но уже начинает смеркаться. Прямо перед нами небо в золотом солнечном блеске, но свет уже теряет свою силу, и лес здесь не такой пестрый и яркий, как был только что. Его листва — повявшая, ломкая, коричневая. Долины заполняются тенью и холодом. А голова Верены все еще лежит у меня на плече.
8
— Пять часов. Сейчас радио АФН передает музыку. — Я нажимаю на кнопку и включаю автомобильный радиоприемник. Рояль и скрипки. Рыдающий звук трубы. Одновременно мы говорим:
— Гершвин! Концерт фа-мажор.
— Вторая часть, — говорит она.
— Вторая часть. Самая красивая.
— Да, — говорит она и поднимает голову и смотрит на меня, — мне она тоже больше нравится.
— Вам уже лучше?
Она кивает.
— Как давно вы замужем?
— Три года.
— А сколько вам лет?
— Об этом не спрашивают.
— Я знаю. Так сколько же вам лет?
— Тридцать три.
— А вашей дочери.
— Пять.
— А мужу?
— Пятьдесят один. Это было непорядочно с моей стороны, правда?
— Что?
— Выходить за человека старше тебя на восемнадцать лет и теперь обманывать его.
— У вас был ребенок и, по-видимому, не было денег, — говорю я. — Послушайте — рояль…
Она кладет руку мне на плечо, и мы оба слушаем некоторое время музыку великого художника, которому выпало умереть в тридцать восемь от опухоли мозга, в то время как есть генералы, которые еще в восемьдесят выращивают розы.
— А сколько лет вам, господин Мансфельд?
— Двадцать один. И, чтобы дальше не задавали вопросы, сразу откроюсь: я еду во Фридхайм в тамошний интернат. Я все еще учусь в школе, ибо три раза оставался на второй год. В этом году останусь на четвертый.
— Но почему?
— Просто так, — говорю я. — Ради разнообразия, не понятно? Сейчас нам нужно свернуть с автострады. — Я поворачиваю руль вправо.