— Что дошло?
— Что я хочу остаться здесь.
— Ты порезал вены?
Он протягивает мне свою тонюсенькую левую ручонку, и я вижу два красных свежих шрама.
— Осколком стекла, — поясняет он. — В ванне. Древние римляне всегда так делали, правда? В горячей воде. Мы проходили это по истории. Но я забыл запереться. Один зашел ко мне. Я был уже почти ех[39]. Доктор Фарбер выходил меня. И тогда шеф сказал, что я могу не ехать домой. Клево, а?
— Да, — говорю я, — это ты здорово придумал.
— Конечно, лучше бы я действительно умер.
— Почему?
— Из-за моей матери.
— То есть как — из-за матери?
— А-а. Если бы я умер, то ей пришлось бы поплакать по мне.
12
Входит старая дама. Точнее говоря, она пробирается ощупью. Жутковато наблюдать, как она внезапно возникает из темноты лестничной площадки и находит дорогу, притрагиваясь дрожащей правой рукой то к тумбочке, то к креслу. Она немногим выше маленького калеки, и ей наверняка далеко за шестьдесят. На ней очки с такими толстыми стеклами, что сквозь них кажется, будто ее глаза выпучены, как у лягушки. Она, должно быть, полуслепа — эта старенькая дама.
Здесь все немного жутковато, думаю я. Если так пойдет дело и дальше, то я, пожалуй, вскорости отвалю отсюда. Что это все значит? Убегающие тени, калеки, живые мумии. Да еще за все это платить шестьсот марок в месяц? Я начинаю казаться самому себе Франкенштейном[40] в собственном доме. Возможно, что у него было и поуютнее.
По ее движениям и той уверенности, с которой она передвигается, видно, что она хорошо ориентируется в этом помещении. Она улыбается. На ее добром лице приветливая улыбка.
— А это кто такой? — спрашивает она, стоя в двух метрах от меня, тоном, которым разговаривают с шестилетками. — Извините, но при искусственном освещении я не очень хорошо вижу.
— Вы меня не знаете, фрау…
— Фройляйн Хильденбрандт[41]. — Она поправляет белый воротник своего строгого закрытого платья. От нее идет запах лавандового мыла. — Я работаю здесь воспитательницей.
— Меня зовут Оливер Мансфельд.
— Ах, Оливер! А мы уже ждем вас. С вами хотел поговорить доктор Флориан.
— Вот теперь и вы говорите «доктор».
— Что, простите?
— На всех указателях было написано «доктор». А на бланке его письма стояло «профессор».
— Он и есть профессор.
— Тогда мне непонятно.
— Он не хочет, чтобы его называли профессором. Мы его зовем просто «шеф», — говорит калека.
Старая дама, улыбаясь, гладит его по волосам.
— Да, просто шеф. Он сейчас придет. Сегодня у нас столько хлопот. Поглядите-ка, Оливер, что настроил тут наш Ханзи!
На столе перед Ханзи лежат фигурки людей и животных, деревья, заборы, кухонная посуда, строительные детали, мебель — одним словом, пестрый мир в миниатюре. Здесь есть мужчины, женщины, дети и младенцы — все в трех исполнениях: в великолепном одеянии, в обычной одежде и в нищенском облачении. Здесь имеются безобидные и опасные животные. Есть уборная, автомобили, решетки, шнурочки. Имеется просто роскошный принц и просто-таки чудо-принцесса.
И из всего этого мальчик, которого зовут Ханзи, сотворил невообразимый хаос. Куклы в основном лежат под опрокинутыми скамьями, креслами, шкафами. Стены одной из комнат повалены. Из трех голубых кубиков, образующих дверь, стоит лишь один. Сквозь нее уходит прочь великолепный принц, ведя за собой на привязи из красного шнурка большого и очень лютого на вид крокодила с мерзко оскаленными зубами.
— Боже мой, — восклицает фройляйн Хильденбрандт и с наигранным ужасом всплескивает руками, — что случилось, Ханзи? Когда я уходила, вся семья еще сидела за ужином и все было в полном порядке.
— Да, когда вы уходили, — отвечает маленький калека, еще больше наклоняя голову набок, а на его тонких губах играет злая улыбка. — Но потом! Потом пришел крокодил! Прямо сквозь вот эту стену. Он просто ее повалил, эту стену. И потом перекусал всех насмерть. — Он показывает на кукол.
— Хайнца, Карла, господина Фареншильда…
— А мама? Она торчит головой в унитазе!
— И пускай.
— Но за что?
— За то, что она делает в постель, кусает ногти и вообще такая злая.
— Какая злая?
— Не знаю. Так сказал крокодил.
— А тебе? Тебе он ничего не сделал?
— Нет, фройляйн. Сначала он всех поубивал и воткнул мать головой в унитаз. А мне сказал: «Обещай, что она там так и останется, когда я уйду!» И я ему обещал. Теперь я его отвожу обратно в зоопарк. Его зовут Ганнибал. Я еще построю зоопарк — можно, фройляйн?
41
«Фрау» — традиционное обращение к замужним женщинам. «Фройляйн» — к незамужним. Однако это строгое в прошлом разделение устарело. Теперь при обращении ко всем женщинам среднего и старшего возраста вне зависимости от их семейного положения прибавляется слово «фрау».