— Нет, ни малейшего.
— Значит у нас нет ни малейшего шанса получить браслет назад.
— Ну, это еще как сказать. Надо подумать. Какой-нибудь путь всегда да найдется. Так что, пожалуйста, не отчаивайтесь и не волнуйтесь.
— Нет никакого пути. Как всегда, — говорит она. — Но я и не волнуюсь. Я совершенно спокойна. Можете мне поверить.
— Эвелин мне сказала что-то, чего я не понял. Ваш муж — он разве не вернулся?
— Нет. В том-то и все дело.
— То есть?
— Он только позвонил. Он что-то задумал.
— Что задумал?
— Этого я не знаю.
— Вам нечего бояться.
— А я и не боюсь. Не боюсь. — Но ее рука дрожит так, что она роняет сигарету. — О Господи, — говорит она, — как бы хотела я избавиться от этого жуткого страха!
Я обнимаю ее рукой за плечи, и она не сопротивляется. Наоборот, она еще больше прижимается ко мне и глухо говорит:
— Вы представить себе не можете, в каком положении я нахожусь, господин Мансфельд. Вы не можете себе представить. Мне только еще не хватало этой пропажи браслета.
— Я сейчас вернусь в интернат и заявлю о краже. Пусть обыщут все комнаты девушек. Или я придумаю что-нибудь еще. Что-нибудь да наверняка придумаю! Я найду эту девчонку! Я найду браслет. Прошу вас. Очень прошу, не плачьте!
— А я вовсе и не плачу, — говорит она, но поскольку ее щека теперь прижата к моей, оба мы обливаемся слезами, а маленькая девочка вдали от нас на пустынной лесной дороге перед старой башней прыгает, танцует и бросает камешки.
— Что ваш муж сказал по телефону? Только точно!
— Что сегодня он уже не приедет сюда, а останется во Франкфурте.
— А когда он приедет?
— Завтра вечером.
— Так у нас еще целый день в запасе!
— Если только он не заявится через час. Если он вообще уже не приехал…
— Да прекратите же плакать на самом деле!
— Вы его не знаете. Не представляете, какой он! У меня уже давно было ощущение, что он не доверяет Энрико…
Энрико? Ах, этому самому…
— А сейчас еще и браслет. Если он заметит, что браслета нет, у него будет еще один повод! Потеряла? Этому он никогда не поверит! Он уже как-то сказал, что считает Энрико альфонсом…
— Прекратите!
— Что?
— Это же дикость — думать, что вы платите мужчине за любовь!
— Ах, да что вы понимаете!
— Ничего, — говорю я. — Конечно, конечно, я ничего не понимаю.
Женщина, которую я обнял, словно возлюбленную, продолжает говорить:
— Вы богаты. Вы всегда были богаты. Я — нет. Одно время я была так бедна, что у меня и Эвелин не было даже на хлеб. Знаете ли вы, что такое нищета?
— Слышал об этом.
— Ничего вы не знаете! Абсолютно ничего! В тот вечер, когда я познакомилась со своим мужем…
В этот момент мы видим, Что к нам по дороге вниз под горку бежит Эвелин со своим боксером. Верена быстро меняет позу и замолкает.
— Что такое, моё золотко?
Боксер лает.
— Ассад, молчать! Мама, извини, что мешаю. Но ты веришь, что дядя Мансфельд нам действительно поможет?
— Если сможет…
— А ты сможешь, дядя Мансфельд?
— Конечно, Эвелин. Наверняка.
— Как здорово! — Она целует мать. — Не сердись, но мне так не терпелось узнать это, что я не выдержала. Теперь я не приду, пока ты меня не позовешь. Пошли, Ас-сад! — И она вновь убегает со своим псом. Мы с Вереной смотрим ей вслед.
— Она — это все, что у меня есть, — говорит Верена.
— Тогда вы просто богачка. Так, что было в тот вечер, когда вы познакомились с мужем?
Верена смеется. Ее смех звучит почти истерически.
— В тот вечер, дорогой господин Мансфельд, у меня оставалось девять марок восемьдесят пфеннигов и тридцать таблеток веронала.
— Где достали лекарство?
— У одного аптекаря. Я спала с ним пару недель, изображая любовь. Ну, понимаете — каждый раз, когда у него было ночное дежурство.
— И воспользовались этим, чтобы украсть таблетки?
— Да. Чтобы покончить с собой.
— А как же Эвелин?
— И с Эвелин тоже. В тот вечер я взяла эти девять восемьдесят, и мы пошли из дома. Это должен был быть наш последний ужин. А после… после я хотела сделать это…
— Но не сделали.
— Нет. По пути домой Эвелин чуть не попала под машину. Он сидел за рулем… Я не хочу обратно в нищету, — кричит она вдруг. — Когда нет денег на хлеб, на свет, на газ! Нет, никогда! Ни за что! У меня еще остались те тридцать таблеток! Если он меня сейчас вышвырнет, то я это сделаю!
Неприятно, но придется, ибо она кричит так громко, что Эвелин уже смотрит в нашу сторону. И если кто-нибудь пройдет мимо, то услышит все до единого слова. Так что… Я дважды бью ее по лицу. Справа. Слева. Она тяжело дышит. Рот ее открыт. Но больше она уже не орет.