А ночью придет на могилу
Красавица Джаль-Муссаит,
И тоже заплачет о милом,
Что где-то в России зарыт.
В далекой стране, на кургане,
Под вой незнакомой пурги,
Лежат они, псы-басурмане,
И братья мои, и враги,
Отведавши пулю-дурилу,
Вкусивши кривого штыка…
Теперь нас земля помирила
И пухом покрыла тоска.
Найдешь, разлюбезная Катя,
Могилу его без креста,
Заплачь о забытом солдате,
Вот так и помянешь меня…
Глава третья
Солнцем полна голова
Афган медленно катился за бортом и постепенно все к нему привыкли.
В Москве ничего не взрывалось, и проще было делать вид, что войны нет.
А потом была Польша, и мы ждали, что МЫ ВОЙДЕМ.
Я ужасно люблю это российское интеллигентское МЫ.
Классический разговор с иностранцем в те годы:
— НАМ же нельзя верить! МЫ же бандиты! МЫ вошли в Афган, а завтра войдем в Польшу!
Так говорил нервный очкарик, взъерошенный бородач с гитарой, изящная выпускница тартуского университета, еврей со скрипочкой, отсидевшая старушка из рода князей Оболенских.
Правда, все рекорды уже во времена реформистской революции 80-х годов прошлого века (я никогда не буду пользоваться словом "перестройка" — это все равно что называть туалет "одно местечко") побил известный журналист Померанец.
Одна его передовица в модном в ту пору "Огоньке" начиналась таким вступлением:
"Да, везде есть религиозная и национальная рознь. Ольстер… (дальше шло еще несколько мест — забыла), НО ТОЛЬКО У НАС ТОЛПА МОЖЕТ СНАЧАЛА ДОЛГО ГОНЯТЬ ГОЛУЮ ДЕВУШКУ ПО ГОРОДУ, НАНОСЯ ЕЙ УДАРЫ БРИТВОЙ, А ПОТОМ СЖЕЧЬ ЭТУ ДЕВУШКУ НА КОСТРЕ".
Тут я, конечно, заинтересовалась — где ж это у нас толпа такое может. Неужто в Рязани? И вообще решила, что конец света уже недалек.
Выяснилось, что пишет он об очередной армянской резне в городе Сумгаите. Но в таких местах испокон веков было принято решать межнациональные и межрелигиозные проблемы именно в таком стиле. Пресловутая советская власть насильственно остановила, заморозила кусок мусульманского мира на сто лет, и когда сказали "Отомри!" — все для начала вернулось туда, в прошлое, в 1905 год. Началась агония насильственно замороженных проблем. Тамошних, чисто региональных кавказско-мусульманских проблем. И уж совсем непонятно — каким местом бедный московский муравей еврейского разлива Померанец идентифицирует со всем этим себя?
Смешно, правда? Но так МЫ говорили. И будем говорить. И слава Богу, что МЫ говорим так.
И понятны теперь, в сорок лет, непонятные когда-то строчки Окуджавы:
"А как первая война -
То ничья вина.
А вторая война -
Чья-нибудь вина.
А как третья война -
То моя вина,
А моя вина — она всем видна…"
В Польшу мы не вошли.
Назначили какого-то временного премьера Каню и поляки привезли смешную пословицу:
"Лучше Каня со своим аппаратом, чем Ваня со своим автоматом".
А пока ждали, что войдем, на кухнях пару недель было по-честному страшно.
Ясно было, что мир сдаст в очередной раз эту злополучную Польшу, сдаст, не поперхнется, и еще наглее станет НАШ колосс на глиняных ногах.
Я говорила тогда:
— Вот, войдем, честное слово, сразу побегу в "Европейскую", брошусь на шею первому же финскому лесорубу: "Увози!"
(В ту пору уже никакая тель-авивская тетя или бердичевская бабушка не считалась основанием для перемещения с Востока на Запад, и шея финского лесоруба — единственное, что оставалось в наличии).
Не вошли, одним словом. В Польшу.
А к Афгану привыкли и катилось Безвременье — мирное, сладкое, как последний сон перед пробуждением, когда можно поспать еще часок.
Ах, какие чудные начинаются сны, именно в это время.
Такой и была наша юность — сон перед рассветом.
Да что там говорить — чистый мусульманский рай с той фарфоровой тарелочки!
— Так сколько баб там положено, что они сказали?
— Да они ничего толком сами не знают. То ли семь, то ли семьдесят.
— По-моему больше четырех баб и незачем за один раз.
— Две! Две бабы должно быть. Четыре — это уже мусор, замусоренность ситуации. Ну, как в драке: трое могут драться красиво, но не пятеро. Пятеро — это уже мусорная свара, а не драка. Так же и в койке.
Ойгоев произнес это с полной уверенностью и знанием предмета.
Они с Антошей сидели, как обычно, в кафе "Рим" и коротали сладкое Безвременье за рюмочкой и неторопливой мужской беседой.
— А ты откуда знаешь? У тебя чего, было такое?