— А ты откуда все это знаешь?
— Ну это Абрамович рассказывал. Помнишь, он на немке женился и к дяде туда отвалил. Дядя хотел ему эту профессию передать. Абрамка там поселился в этом гетто. А оттуда выйти нельзя!
— Когда нельзя? Это ты про войну рассказываешь?
— Сейчас! Нельзя выйти без специального разрешения общины. Это хасиды. Строгая религиозная секта. И профессия эта удивительная внутри секты.
— Бабки там крутятся, наверное…
— Наверное крутятся. Но Абрамка охренел от всего этого и сбежал. В Германию обратно. И теперь он в пекарне работает — пиццу выпекает.
Так вот, собрались они опять на заседание Верховного Протокола и стали думать — чего делать с запретом на многоженство. И решили продлить его еще на тысячу лет! И знаешь по какой причине?
— Ну?
— По причине, что у современного человека нету ДУШЕВНЫХ сил на двух женщин. По-моему, это круто. Меня сильно зацепило. Это не то что там встал, не встал… Мир — тяжелый, понимаешь, не тянет человек двух баб, душой не тянет, понимаешь? Вот у меня Машка и детей уже трое, а может еще будут. И нету сил душевных ни на любовницу, ни на секс втроем.
— Ну и что? У тебя вон — прошлое. Групповухи! Ты себя уже истощил. А я — ни хрена не истощил. И ребенок у меня один. И сил у меня — до жопы!
— Ну и вперед. Вон девушка красивая сидит, книжку читает. С ребеночком.
Антон обернулся и увидел за соседним у окна столиком темноволосую девицу богемно-хипповатого вида. За окном стояла коляска. Девушка читала книжку, на обложке которой было написано: "Ив Монтан. Солнцем полна голова".
— Кто красивая? Вот эта носатая, что ль?
Это она с ребенком так гуляет! Ничего придумала.
— Красавица…
— Да ладно. Я бы ее поставил где-то между Юлей Городецкой и Юлей Каменецкой…
— Не… Красавица. Чистая шемаханская царица.
— Вот она на тебя и смотрит. Ладно, Ойгоич, ща мы тебе ее подгоним… Девушка! Идите к нам! СОЛНЦЕ — ТУТ. Вот оно — солнце. Русской поэзии. Ойгоев. Алексан Васильич! Вам ошибочно говорили в школе, что это Алексан Сергеич. Васильич!
Носатая засмеялась и явно оживилась. Стало окончательно ясно, что гуляние с ребенком без отрыва от кафе "Рим" было изобретено ею для того, чтобы заодно можно было тусоваться и с кем-нибудь знакомиться.
— Как я к вам пойду? У меня коляска, тут за окном. Лучше вы ко мне идите.
Друзья немедленно перенесли к носато-шемаханской девушке все свое нехитрое хозяйство, состоящее из чашечек, рюмочек и целлофанового пакета — неизменного спутника Ойгоева. Антон продолжал веселиться. Он уже заметил, что Ойгоев с девушкой друг другу понравились.
— Что это вы читаете?
— Воспоминания Ива Монтана. О любви к Симоне Синьоре.
Носатая девушка увидела на лице Антона недоумение и пояснила:
— Это артисты такие знаменитые. Французские. Он, собственно говоря, ее бросил, немедленно после выхода этой книги. Потому что влюбился в Мерлин Монро. Но несколько лет они прожили в законном браке…
— Да уж, конечно. В Мерлин — то Монро! Я бы тоже… В законном браке, говорите… Я тоже в законном браке живу. А вот Алексан Васильич, например, бесконечно одинок… ой!
Ойгоев — отец троих детей, пнул Антона под столом. Но Антон в своем сводническом рвении был неутомим.
— А вы вот, девушка, читали, например, книгу "Медицинские аспекты брака"?
— Да. С тринадцати лет. У нас дома кажется 70 или 80 экземпляров этой книги.
— Почему так много?
— Авторские. Мой папа ее иллюстрировал. Он рисовал все эти маленькие смешные картинки…
Антон был потрясен. Мистическая связь его жизни с медицинскими аспектами брака была очевидной. Теперь уж и ему начала нравиться носатая девушка.
А когда дошло дело до имени и выяснилось, что зовут девушку Маргарита, Антон ее окончательно полюбил, даром что носатая, в конце концов в анфас это было не так заметно. В профиль она была, конечно — сущий Петрушка, но в анфас — со своими длинными черными глазами и темными локонами вполне тянула на что-то шемаханское.
Но самой девушке Ойгоев нравился больше.
Оба они были сущие красавцы, и Ойгоев, и Антон.
Ойгоев своей красоты не понимал. Смотрел в зеркало по утрам, бреясь, видел там мужественное лицо с волевым подбородком, по-индейски раскосыми синими глазами, косую темную челку, азиатские скулы — чистый Голливуд пятидесятых, когда там еще умели делать Настоящих Мужчин.
Но — не понимал… Говорил своему отражению похмельное: "Ну и рожа…"
Антон, будучи художником, отлично понимал, что оба они — как-то уж слишком по-киношному красивы, и вообще-то ему было от этого слегка неловко.