— Ах ты, моя курочка… снегурочка. Дурочка с переулочка… дудочка-незабудочка… то есть, скрипочка-маргариточка. Дудочка-незабудочка — это Лялька будет.
— Скрипочка-маргариточка! А ты Антошенька-тромбошенька…
— Оркестр…
Вот такие глупые слова они говорили, лежа прямо на полу в дыре из черного бархата, в пространственной луже… Ойгоюшка-гобоюшка…
Ты, наверное, думаешь, любезный читатель, что я сама-то держу свечу, а тебе вообще ничего интересного не собираюсь показывать? Не волнуйся. Читай терпеливо — не пропуская. Мы, конечно, не графы Толстые (и даже не сестрички Толстые), однако ж и у нас имеются какие никакие, но политические убеждения и жизненные кредо и пока ты, любезный читатель, их старательно не прочитаешь — никакого тебе сексу не будет! Секс — это десерт. Нет обеда — нет десерта. И уж по крайней мере, если книжка оригинально называется "Любовь втроем", глупо тратить время на описание такой общераспространенной вещи, как любовь вдвоем.
Поэтому я не буду останавливаться и внимательно разглядывать, что там делается в складках черного бархата на полу Антошиной мастерской, и поведу рассказ дальше. Дальше она к нему, понятное дело, стала ходить уже не просто в гости, а что называется "за ентим за самым".
При этом ее дружба с Лялькой продолжалась и однажды, позвонив к себе домой, в далекое Купчино, Антон услышал в трубке знакомый голос.
— Маргарита! Это ты, штоль?
— Привет!
— Ты чего, в гостях, штоль? Дай Ляльку на минутку.
— А Лялька к тебе поехала. Я ее отпустила.
— Как отпустила?
— Ну, родилки ваши не могут, а я приехала с Лизой и буду у вас сегодня ночевать. А Лялька пусть в мастёре ночует. Ты ж говорил, к тебе сегодня Геннадиев зайдет. Это Лялькин любимый художник, вот я и решила — ей же в кайф с ним живьем познакомиться.
— То есть, ты решила, что моей жене надо познакомиться с художником Геннадиевым, да?
— Угу. Ну, а чего? Слушай, ты гуляешь, я тому живой свидетель, а Ляльке штоль нельзя под твоим бдительным присмотром выпить с любимым художником Геннадиевым? Она совсем дома закисла. Несправедливо.
Антон теоретически понимал, что надо рассердиться, но вместо этого почему-то рассмеялся. На Маргариту невозможно было сердиться, как, наверное, невозможно сердиться на клоуна. И кроме того, ему нравилось ее повышенное чувство справедливости.
Ляльку он, конечно, весь вечер ревновал к художнику Геннадиеву, неотразимому Дон-Кихоту и Белому Рыцарю. Но зато Лялька — дудочка-незабудочка, была в полном восторге.
Геннадиеву она, конечно, тоже понравилась. Все они сильно напились, и Геннадиев остался ночевать. Его длинные ноги свисали с гостевого дивана, а Лялька говорила шепотом:
— Нет, нет… Слушай, он же не спит еще. Да подожди ты… Не спит…
— Пусть не спит… Вот и пусть не спит… Влюбилась, да? Любимый художник, да? Я тебе покажу…
Антон набрасывался коршуном на бедную задыхающуюся голубку-незабудочку:
— Пусть не спит…
И от этого все было еще сильнее, и искры вспыхнули, посыпались из глаз — золотыми и синими огнями, высыпались в окно, как леденцы "Монпансье", и снова взлетели в темное небо — там как раз давали салют ко Дню пожарника.
Глава пятая
Танцуй, балерина
Любимая и единственная… Нет, не женщина. Любимая и единственная в жизни Антона была, как вы помните, книга.
"…В белом плаще с кровавым подбоем…" — Антон в сто первый раз перечитывал любимую и единственную книгу своей жизни. То, что его любовницу зовут Маргарита, ему страшно нравилось.
Ойгоеву пришлось, конечно, все рассказать, но он вовсе не оказался собакой на сене и даже, наоборот, вздохнул с облегчением.
— Слушай, ты просто выручил. А то она все плачет, а чего я ей скажу?
А тут еще маленький приболел — я и гулять больше не мог.
— Ну, мы с тобой ничего? Не раздружимся? Может, ты не говоришь просто? Ты скажи? Сам же говорил — нравится…
— Нравится. Она мне, кстати, так нравится, потому что на тебя похожа. Вы ведь с ней точно как брат и сестра. Наверное, мне вообще нравятся такие лица… Ну и будем все дружить. Она-то чего? На меня не в обиде?
— Боится. Мне велела сначала поговорить. Она, знаешь, даром что носатая, а романтическая, что твоя Татьяна.
— Какая моя?
— Пушкинская.
— А ты откуда знаешь? Про Татьяну? У Булгакова вроде как об этом ни слова.