— В школе. И еще потом в опере. Я вот хочу еще одну книгу прочесть. Гомер. "Илиада". Любовница у меня Маргарита. А жена то-Елена. Там ведь тоже — Елена. Надо прочесть.
— Да ты замучаешься, Антоха. Зачем тебе с Гомером мудохаться? Я тебе лучше "Эдичку" принесу — там Елена тоже. Хотя она там малосимпатичная особа. Да вот, у Булгакова твоего! У него, знаешь, есть еще одна книга. "Белая гвардия" — там главная героиня Елена. Прелестная. Рыжая.
— Давай! Это все равно мой любимый писатель — могу ж я еще одну его книгу прочитать. Слушай, а ты тоже какую-нибудь книгу прочитай, где главную женщину Мария зовут. И пусть у тебя — это будет любимая книга. Классно же — любимая книга с именем любимой женщины…
— Да я одну такую книгу прочитал. "Евангелие" называется. Хорошо написано, я тебе скажу… Живой язык… Захватывающий сюжет…
— Не напоминай… Опять я получаюсь не муж и отец, а дерьмо собачье. И Ваньке Постникову мне в глаза глядеть стыдно. А так бы съездили, посидели бы хорошо. Выпили бы, помолились…
В белом плаще с кровавым подбоем…
Нет, в черном и серебряном они ввалились в мастёру, на подламывающихся шпильках, в припадке неудержимого хохота, происхождение которого было сразу ясно, так как облако травы вошло в дверь, пока они еще были на лестнице.
— Антошенька-тромбошенька!
Сначала они звонили из города. Они звонили примерно каждый час, и Антон мог проследить всю траекторию их загула и кривую морального падения.
Началось все с невинной экспедиции в Апрашку за какими-то удивительными платьями. Маргарита одевалась именно в такие платья — старинные, ни на что не похожие. И я в такие платья одевалась.
Кто первый придумал этот стиль? Теперь знаменитые модельеры окрестили его "из бабушкиного сундука". Официально он возник где-то на Западе — в 80-х. Мы одевались так с середины 70-х, от бедности в сочетании с изобретательностью. У нас тоже есть официальный родоначальник этого стиля — Паша Каплевич. Москва — Тишинский рынок. И все равно выходит на пяток лет раньше.
Я думаю, что в Питере — раньше еще на пару лет. По крайней мере в 1974-м я уже одевалась именно так. В немыслимые довоенные крепдешины 30-х, китайские паплины 50-х и ослепительные люрексы и металлик 60-х.
Знаменитая красавица из Тряпки Нинка Ворохова покупала себе в Апрашке белые морские штаны 56-го размера, завязывала их на животе пеньковой веревкой, в которую были вплетены живые цветы. Сверху полагался крошечный бархатный жакетик "жди меня и я вернусь" или жилетка на голое тело.
Однажды она приехала ко мне часа в три дня: один рукав у нее был из красного атласа, другой из черного. На ногах маленькие брючки — тоже одна штанина черная, другая красная. Остроносые лодочки, сверху — туника из небеленного холста. Кудрявые волосы распущены по плечам и на голове огромных размеров бант — одна половина из черного атласа, а другая из красного. Ни в каком Феллини такого не показывали. Я сразу спросила:
— На такси приехала?
— Ну откуда ж деньги у меня… На трамвае… Приходилось, конечно, глаза опускать.
В ту пору Нинка была любима и счастлива — Пашка Ашкенази еще не бросил купчинскую бесприданницу, инженерскую дочь, ради московской Надюши — замминистровой внучки, и Нинка была настоящая Мать Тусовки.
Сильно пьющая, дающая кому ни попадя у пивного ларька, она всегда выглядела западной кинозвездой. Лицом она напоминала Джейн Фонду — это не часто встречающийся в России тип, но на наших питерских берегах все же иногда встречающийся. Нинка была — "наша Америка". А меня звали "девочка из Неореализма", и дальше, дальше в итальянское кино — уже в пятидесятые, в длинные подведенные глаза, в платья с вытачками чуть выше колен.
Нужно иметь идеальные ноги — чтобы носить такую длину.
Идеальные ноги были у всех девочек в нашей тусовке. С другими не принимали — Пашка моментально отбраковывал. Строг был.
Пока не встретил коротенькую кривоногую Наденьку. Ну, что скажешь, Москва — город хороший.
Нинкина звезда покатилась вниз. Годам к тридцати она, что называется, "сошла с круга" — от пьянки. Ударилась в религию. На какое-то время увлеклась идеями общества "Память": среди нескольких эскадронов, которые по ней прошли, был и еврейский. В нынешнее время она, наверное, стала бы феминисткой, декларировала бы ненависть к мужчинам вообще, но тогда феминистские идеи на поверхности общества еще не плавали и из хорошо всплывающего на поверхность идейного дерьма ей больше всего подошло антисемитское. Оно обвиняло в ее раннем увядании и хроническом бесплодии довольно большую группу ее возлюбленных с подлым изменщиком Ашкенази во главе. Наблюдать ее в этот период жизни было грустно, но минутная грязь стекла с чистой Нинкиной души, и нынче она в мире и покое проживает в городе Лондоне — замужем за небедным пожилым человеком.