Очередь за яблоками посреди лета являлась прямым доказательством того, что в сыром питерском воздухе впервые за последние восемьдесят лет явственно повеяло СВОБОДОЙ, РАВЕНСТВОМ и БРАТСТВОМ.
Ни для кого уже не было секретом, что эти трое обычно тащат вслед за собой сначала нехватку соли и спичек, а затем голод, холод, разруху, безработицу и гражданскую войну.
Женщины и евреи как всегда занервничали первыми. Им при любых катаклизмах больше попадает и, кроме того, у них сильнее выражено чувство ответственности. При этом у просто женщин не было никакого выбора, кроме как сидеть дома и нервничать, а евреям — наступающая свобода и неразбериха предоставила возможность в очередной раз соскочить с подножки летящего вперед паровоза. Тем более разговоры как всегда пошли — НЕХОРОШИЕ.
— Зачем вы сделали у нас революцию?
Это строго вопрошал не вполне понятно кто, но кто-то столь же безликий и оттого всемогущий, как прошлое безликое "есть мнение".
— Есть мнение, что это сделали вы… Зачем? Ну что, будем отвечать за козла? Или будем в молчанку играть?
Кто-то стал отвечать, точно как в анекдоте про Стеньку Разина:
— Ой, как неудобно… Как, право же, неудобно… Ну может теперь… Все-таки, как-нибудь…
Жестоковыйные питерские мафиози разделились на два лагеря: цеховики и фарцовщики. Цеховики не боялись наступающего капитализма.
Для них давно уже простые советские люди лили где-нибудь в Купчино саксонский фарфор 15 века (их даже не смущал тот факт, что фарфор был изобретен в 16-м), резали столики "маркетри" из коллекции Лувра, все это потом сплавлялось куда-то в Грузию, откуда в свою очередь поступали настоящие часы Ролекс или платья от Диора, изготовленные трудолюбивыми грузинскими женщинами где-нибудь в Авлабаре. Словом, цеховики давно жили при капитализме и войны не слишком боялись, ибо никогда они не были обывателями, а были рисковыми ребятами, а для рисковых ребят — война больше потеха, чем помеха. С фарцовщиками было сложнее — вся их деятельность строилась на законах, запрещающих покупать и продавать валюту, и при новом режиме им грозила опасность остаться не у дел. Фарцовщикам пришлось присоединиться к основной массе еврейского населения города Питера.
Основная масса еврейского населения города Питера паковалась.
Быстро, профессионально и не желая ничего на этот раз "подождать и проверить". К нынешней антисемитской советской власти они давно уже ассимилировались, вырыли себе какие-то ходы и лазейки, научились не сдавать детей в армию, записывать их разными другими народами, для тех, кого не удавалось записать в хороший народ, нашлись какие-то институты, про которые было известно — что туда БЕРУТ, да что говорить — все было хорошо и спокойно.
И вдруг эта власть зашаталась. Ясно было, что она рушится. И чего будет? Непонятно…
— Будет фашизм… Вы знаете, что я вам скажу? Будет фашизм! Это — Германия зз-го года!
В Румянцевском садике собирались "памятники". Вид у них был довольно жалкий: какие-то некрасивые мужчины маленького роста, женщины с увядшими лицами. Они собирались вокруг памятника генералу Румянцеву. Произносили надрывные речи о носатых жидовских дьяволах. Сзади за деревьями образовывался второй круг — памятник окружали молодые евреи. Нет, это больше не были худосочные мальчики со скрипочками и цыплячьими шейками. Вместо скрипочки уже давно был контрабас, чтоб не сказать — отбойный молоток, и размер воротничка не меньше 52-го. Они мрачно слушали. Было и третье кольцо: за евреями располагались менты. Их дело было маленькое: когда начиналась драка — всех сразу же разогнать на хрен. Никого не забирать — просто разогнать и все. Понятное дело — так неинтересно, поэтому драки начинались редко, но они начинались всякий раз, когда евреи вступали, пытались вступить в полемику с "памятниками", поэтому чаще всего они просто стояли и слушали молча и, казалось бы, пугающе, но нет, выяснилось, что напугали все же не они, а их.
— Это Германия зз-го года…
— Чушь какая! Какая-то "Память", какие-то уебки, да над ними даже менты смеются! И потом Америка никогда не допустит…
Перед 33-м годом был 27-й…
"Дорогая Гута! У нас происходит что-то невероятное: Боря сошел с ума. Он целыми днями твердит, что эти хулиганы не сегодня-завтра придут к власти и будут нас убивать! Убивать! Ты представляешь? Вот эти, над которыми все смеются, их все ненавидят, их выкидывают из всех пивных. Они сумасшедшие, и это каждому ясно. Я ему говорю, что Европа никогда не допустит. Но он — тоже сумасшедший. Он требует, чтоб мы немедленно все бросили и ехали в Цинтинати к Марку. Ты знаешь, я водила его к психиатру, это натуральная мания преследования. Мы только что переехали, я сделала кухню. На кафедре его обожают. Хочет все бросить — дом, учеников… Германию — которая так нас обласкала, стала нам домом… Куда мы поедем, без английского, без связей… только из-за его бредовой идеи. Но, наверное, придется — у него началась настоящая депрессия, я понимаю, что он болен, ничего не могу сделать… в кухне положили такой кафель… только-только зажили по-человечески…".