С пятого класса он пошел в СХШ и там было все тихо — до седьмого. В седьмом он отрастил длинные волосы и началась эпопея с ножницами, затаскиванием в учительскую, скручиванием рук, укушением за палец химички, после чего к стрижке был привлечен физрук и так далее. Поскольку избить по-настоящему в кровь или, например, убить школьника все же не позволяется, Антоша выиграл эту очередную битву с социумом и остался нестриженным. Он ходил по школе с головой, напоминающей воронье гнездо — кудри-патлы буйно вились вверх и уже оттуда сверху, как ветки дерева, спускались на плечи. К шестнадцати годам у Антоши выросла приличная борода, а в двадцать он уже полностью походил на главного героя своей любимой оперы. Потом, когда времена изменились, Иисус вышел из моды и спокойно можно было стричься, Антоша не изменил однажды найденному образу и так и остался лохматым библейским персонажем. К тридцати годам его сходство с основателем христианства стало разительным.
Как раз в этом возрасте Антоша крестился и начал посещать церковь. Ближайшую к дому. Там висели иконы, сладковато-пошловатые иконы конца девятнадцатого века, и на всех был старательно нарисован масляными красками он — Антоша. Старушки смотрели на него испуганно и крестились. Антоше стало стыдно, и он в церковь ходить перестал. Иногда они с Ойгоевым ездили в одну маленькую — деревенскую. Там получил приход одноклассник Антона по СХШ Васька Постников. Васька не поступил в Академию художеств и пошел в Семинарию. Теперь он был батюшкой в деревне недалеко от Питера, и друзья ездили к нему — немножко молились и потом славно выпивали. Там, в деревенской церкви все иконы были старого письма, вытянутое спокойное лицо Спасителя уже не казалось Антоше похожим на свое собственное и оттого Антоша твердо уверовал, что в деревне Бог — настоящий.
Обычно они ездили к Ваське с ночевкой, стояли вечерню, исповедовались, а поутру причащались. Грехи у них были всегда одни и те же: у Ойгоева — пропивание семейных денег с Антошей, а у Антоши — пропивание семейных денег с посторонними женщинами, то есть то же самое, но с особым цинизмом. И потом еще — соитие с этими посторонними женщинами, хотя после пары бутылок женщины совсем уж переставали быть посторонними, они становились родными и их можно было смело приносить на алтарь ненасытного Навскидки.
Антоша хотел по-честному быть настоящим христианином и расстраивался из-за этого Навскидки, такого же неудержимого и неуправляемого, как волосы и как сам Антоша. Получалось, что Антоша — гораздо больший грешник, чем Ойгоев. С Ойгоевым греха прелюбодейства почти никогда не случалось. И вовсе не потому, что, как учит нас еще одна всемирно известная истина, ЮЖНЫЕ МУЖЧИНЫ МОГУТ МНОГО, А СЕВЕРНЫЕ МНОГО НЕ МОГУТ. Нет, у северного Ойгоева, так же как у южного Антона, пару раз в день Навскидку настойчиво заявлял о себе, но ойгоевская Машенька была страстная брюнетка, из таких, из гоголевских — Ведьма-Солоха, всегда готовая Навскидку принять в свое жаркое лоно, а антошина Лялька была нежная блондиночка — из таких, из босховских — прозрачная олениха, белоглазая чудь, и она хотела любви не каждую ночь и вообще не чаще трех-четырех раз в неделю. Прямо, как рекомендовано в знаменитой книге "Медицинские аспекты брака", выпущенной талллинским Медгизом на русском языке в 1976 году и заменившей моему поколению "Кама Сутру", "Плейбой", "Философию в будуаре" и прочих ласточек сексуальной революции. В общем, Лялька не могла так много любить телом, как требовалось Антоше, и он изменял ей.