Альенде Исабель
Любовь
(выдержки из произведений)
Дубна
2021-2022
С О Д Е Р Ж А Н И Е:
часть 1
Все смертные грехи
Ключи от вожделения
Мои арабские ночи
Бюстгальтер на ручке метлы
Я накачивала себя кофе и шоколадом. Неверность.
Флейтист и прочие провинности
Парочка старых пройдох
Пробуждение
Первая любовь
Страсть
Ревность
Противоречивая любовь
Юмор и эротика
часть 2
Магия любви
Длительная любовь
Перевод Щепетовой К. В.
Под редакцией Поповой М. С.
Вступление
часть 1
Все смертные грехи
Моя сексуальная жизнь началась рано, около пяти лет, в детском саду монахинь-урсулинок, находившемся в Сантьяго-де-Чили. Полагаю, что до нынешнего момента я пребывала в неопределённом состоянии наивности, но о том нежном возрасте, связанном с моим сексуальным любопытством, у меня, увы, не осталось никаких воспоминаний. Первый опыт произошёл одновременно со случайным проглатыванием небольшой пластмассовой куколки, которыми обычно украшают торт ко дню рождения. «Она вырастет у тебя внутри живота, ты округлишься, и спустя какое-то время у тебя родится малыш», — объяснила лучшая подруга, у которой недавно появился братик.
Ребёнок! Я его совсем не хотела. Потянулись ужасные дни, меня лихорадило, я потеряла аппетит и часто пряталась в ванной, где меня тошнило. Подруга подтвердила, что такие же симптомы наблюдались у её матери накануне родов. В конце концов монахиня вынудила меня рассказать правду. Икая, я призналась, что, вероятно, забеременела. Тогда она взяла меня за руку и волоком потащила в кабинет настоятельницы. Та позвонила мне домой, чтобы сообщить, что я опозорилась и они меня выгоняют. После этой «трагедии» я стала испытывать ужас к куклам и собственному интересу к загадочному вопросу, который не должна была даже озвучивать: секс и всё связанное с ним.
У меня и у девочек моего возраста не был развит сексуальный инстинкт, о котором по прошествии немалого времени поведали Мастерс и Джонсон. Он наблюдался только у мальчиков и мог запросто низвести в ад и сделать из них потенциальных фавнов на всю оставшуюся жизнь. Когда мы, девочки, спрашивали о чём-то непристойном, то, как правило, получали два варианта ответа — в зависимости от материи-настоятельницы, к которой обращались. В традиционном объяснении фигурировал аист, приносящий малышей из Парижа, а современная трактовка затрагивала цветы и пчёл. Наша матушка была женщиной современной, хотя связь между пыльцой и куколкой в моём животе практически не укладывалась в голове.
Когда мне исполнилось семь лет, монахини стали готовить меня к первому причастию. Перед тем как получить освящённую облатку, нужно было исповедаться. Меня привели в церковь и, дрожащую, опустили на колени в мрачной исповедальне, отделённой от священника пыльной, из чёрного вельвета, занавеской. Я силилась вспомнить все свои грехи, не забыв ничего — чтобы причастие не оказалось ложным. Я включила в список всё, что содержалось в декалоге возможных грехов — от кражи и убийства до возжелания чужого добра, но в тот момент была столь напугана, что мой голос так и не прорезался. Священник выждал порядочное время, а затем сам взял инициативу. В пропитанной запахом ладана полутьме я услышала голос с галисийским акцентом.
— Ты касалась тела руками? — спросил он.
— Да, отец, — пробормотала я.
— Часто, дочь моя?
— Каждый день...
— Каждый день! Это серьёзнейший проступок в глазах Господа! Чистота — вот главная добродетель девочки. Ты должна мне пообещать, что впредь не будешь заниматься подобными вещами.
Я пообещала, хотя не могла представить, каким образом стану умывать лицо или чистить зубы, не притрагиваясь к телу руками. (Тридцать с небольшим лет спустя это болезненное событие легло в основу эпизода, упоминаемого в произведении «Ева Луна».)
Ключи от вожделения
Я родилась в годы Второй мировой войны на юге мира, в лоне в некотором смысле свободной и интеллигентной семьи, что, правда, слабо выражалось, и семьи с устаревшими взглядами во всём остальном. Я выросла в семье бабушки и дедушки, в их причудливом доме, где разгуливали призраки, вызываемые бабушкой. Она часто сидела за являющимся предметом массивной испанской мебели столом, ножки которого напоминали львиные лапы. После нескольких путешествий по миру бабушка нашла последнее пристанище в Калифорнии и оказалась в моём распоряжении.
В доме жили два одиноких дяди, порядком чудаковатые люди, как и почти все члены нашей семьи. Один из них провёл несколько лет в Индии и стал настоящим факиром — питался исключительно морковью и ходил, едва прикрывшись набедренной повязкой, проговаривая многочисленные имена Бога на языке санскрит. Другой был страстным книгочеем, человеком мрачным и благородным, внешним видом напоминавшим Карлоса Гарделя, этого соловья танго. (Оба легли в основу персонажей — хотя и получились они несколько утрированными, что я вполне допускаю — Хайме и Николаса Труэба в романе Дом духов.) Благодаря дяде, истинному книголюбу, дом регулярно пополнялся книгами, беспорядочно громоздившимися повсюду: их количество увеличивалось подобно диким цветам в ночную пору. Никто не контролировал и не направлял в какое-либо русло моё чтение. Так, в девять лет я прочла маркиза де Сада, но его тексты были для меня слишком заумными: автор писал о сложных для моего понимания вещах; мне же не хватало элементарной справочной литературы.
Единственным мужчиной, которого я видела обнажённым, был мой дядя-факир, сидевший во внутреннем дворе в позе лотоса и созерцавший луну. Тогда я испытала немалое разочарование, увидев небольшой придаток, который покоился между ног и свободно поместился бы в моём пенале с цветными карандашами.
И столько суеты из-за этого?
Когда мне было одиннадцать, я жила в Боливии, потому что мама вышла замуж за дипломата, человека передовых идей. Он определил меня в школу, где мальчики и девочки учились вместе. Я несколько месяцев привыкала жить в новых условиях, вечно ходила с красными ушами и колотящимся сердцем и каждый день влюблялась в нового мальчика.
Мои товарищи были дикарями, их круг деятельности в свободное время ограничивался игрой в футбол и драками. Девочки в это же время занимались тем, что измеряли грудь и записывали в блокнот количество полученных поцелуев, делая упор на подробности: с кем, где, каким образом. Кое-кто из счастливиц мог написать: «Фелипе, в ванной, с языком». Мой блокнот был пока чистым. Я притворялась, что не интересуюсь подобными глупостями, одевалась как мальчишка и лазала по деревьям. Но всё это для того, чтобы скрыть, что я всего лишь малолетка и пока сексуально непривлекательна — ощипанный цыплёнок выглядел лучше.
На уроках биологии нас немного знакомили с анатомией, однако мы куда лучше знали о половых органах мух, нежели о своих собственных. Существует столько выражений для описания процесса вынашивания ребёнка, что было невозможно представить его зримо. Самым откровенным, что нам показывали, была стилизованная иллюстрация матери, кормящей грудью новорождённого. Об остальном мы ничего не знали, а уж об удовольствии и вовсе не упоминалось — таким образом, от нас ускользала сама суть дела.
И зачем взрослые так подменяли понятия? Эрекция была тайной, тщательно оберегаемой мальчиками, девочки помалкивали о своём — менструации. Я любила читать и в книгах порой находила косвенные намёки, но в то время уже не рассчитывала на обширную библиотеку дяди, а эротической литературы в приличных домах не было.
В Боливии в школе для обоих полов отношения с мальчиками характеризовались толчками, ударами по рукам и записками от подруг: «Кинан говорит, что хочет тебя поцеловать; скажи ему, что, да, конечно, но с закрытыми глазами; скажи, что теперь уже неохота; скажи ему, что он дурак; он говорит, что ты ещё бóльшая дура» — и так проходил весь школьный год. Максимальная близость между нами была тогда, когда мы по очереди жевали одну и ту же жвачку. Однажды я смогла подраться врукопашную со знаменитым Кинаном, нашим рыжим одноклассником с большими ушами, в которого мы, девочки, были тайно влюблены, потому что его папа считался богачом, а дома у них был бассейн. У меня из носа шла кровь, но этот задыхающийся рыжий недоросток повалил меня на камни внутреннего двора — таковым было одно из самых волнующих воспоминаний моей жизни. В другом случае, на празднике, Кинан пригласил меня танцевать. До Ла-Паса ещё не дошло влияние рока, начавшего сотрясать мир, и мы до сих пор ворковали друг с другом под Ната Кинга Коула и Бинга Кросби. (О, Боже! Это была только предыстория!) Мы танцевали, обнявшись, иногда щека к щеке, но я была столь маленькой, что моё лицо едва достигало уровня пряжки ремня молодого человека стандартного роста. К счастью, Кинан для своего возраста тоже был низкорослым. Он слегка сжал меня, и я ощутила нечто жёсткое на уровне кармана его брюк и моих рёбер. Я легонько постучала по этому предмету кончиками пальцев и попросила, чтобы он снял ключи, ведь они причиняли мне боль. Я выбежала оттуда и на праздник больше не вернулась. Теперь, когда я гораздо лучше знаю мужскую природу, мне приходит в голову единственное объяснение его поведению, и, пожалуй, никаких ключей там не было. Бедный мальчик!