(Из «Дом духов»)
И вот однажды молодые люди встретились ночью — и не в хижине отшельника, а в роскошном доме семьи Соммерс. До этого момента Элиза уже пережила мучения бесконечных сомнений, потому что понимала, что предстоит решительный шаг. Только ради тайной встречи без посторонних глаз она лишилась чести, самого дорогого сокровища любой девушки, без которого было немыслимо приличное будущее. «Женщина без добродетелей ничего не стоит, она никогда не сможет стать супругой и матерью, было бы куда лучше привязать ей камень на шею и бросить в море», — упорно говорили со всех сторон. И полагала, что для преступления, которое задумала совершить, не будет никаких смягчающих обстоятельств, она всё сделает преднамеренно и расчётливо.
В два часа ночи, когда в городе все спали и лишь ночной туман разбавлял темноту, Хоакину Андьета удалось, подобно вору, проникнуть внутрь через террасу библиотеки, где разутая и в ночной рубашке его ждала Элиза, дрожа от холода и беспокойства. Она взяла его за руку и вслепую повела через весь дом в заднее помещение, где в огромных шкафах хранились вещи семьи, а в различных коробках — ткань для платьев и шляп, которыми мисс Роза пользовалась уже два года. На полу, завёрнутые в остатки холста, хранились аккуратно расправленные занавески гостиной и столовой, ожидая следующего сезона. Это место казалось Элизе самым безопасным и вдобавок удалённым от остальных комнат. В любом случае, в качестве меры предосторожности она добавила валерьянки в рюмочку анисовой водки, которую мисс Роза выпивала на ночь, и в стакан с бренди, который смаковал Джереми вместе с кубинской сигарой, раскуриваемой после ужина. Каждый сантиметр дома был ей знаком, она точно знала места, где скрипит пол, и каким образом открывать двери, чтобы те не скрипнули. Она могла провести Хоакина в полной темноте, доверяясь лишь собственной памяти, а он шёл за ней, покорный и бледный от страха, не обращая внимания на голос совести, очень похожий на голос матери, неумолимо напоминавший ему о кодексе чести порядочного человека. «Я никогда не поступлю с Элизой так, как поступил отец с моей матерью», — сказал он себе, держась за руку девушки и вслепую продвигаясь вперёд, зная, что здравый смысл ничем не поможет. Ведь он уже оказался во власти безудержного желания, не оставлявшего его в покое с тех пор, как он впервые её увидел. Тем временем Элиза металась между эхом раздававшимися в голове предупреждающими голосами и удивительными уловками инстинктивного порыва.
Она не имела чёткого представления о том, что именно произойдёт в комнате со шкафами, но заранее морально готовилась.
В доме семьи Соммерс, висящем в воздухе, точно плывущий по ветру паук, было невозможно сохранить тепло, несмотря на жаровни, которые слуги растапливали углём шесть месяцев в году. Простыни всегда оставались слегка влажными от постоянно дующего морского ветра, отчего приходилось спать, положив в ноги бутылку с горячей водой. Единственным тёплым местом была кухня, где никогда не остывала дровяная печь, эта огромная деревянная махина. Зимой скрипело дерево, расходились доски, и каркас дома, словно древний фрегат, вот-вот бы поплыл. Мисс Роза никогда не привыкнет ни к штормам Тихого океана, ни к подземным толчкам. Настоящие землетрясения, способные перевернуть мир с ног на голову, случались примерно каждые пять-шесть лет, и она всегда проявляла удивительное хладнокровие, а вот ежедневные жизненные встряски существенно портили ей настроение. Она никогда не хотела ставить фарфор и стаканы на полки практически на уровне пола, как поступали чилийцы, и когда мебель в столовой дрожала, а посуда падала, разбиваясь на куски, она во весь голос проклинала эту страну. На первом этаже располагалась кладовая, где Элиза с Хоакином любили друг друга на большом узле цветных кретоновых занавесок, которые летом заменяли висящие теперь в гостиной тяжёлые бархатные шторы зелёного цвета. Они занимались любовью, окружённые величественными шкафами, коробками со шляпами и узлами с весенними платьями мисс Розы. Не мешал ни холод, ни запах нафталина, потому что оба давно преодолели страх перед последствиями и не стеснялись собственной юношеской неуклюжести.
Они не знали, как заниматься любовью, но, ошеломлённые и смущённые, в полной тишине попутно придумывали всё сами, без особой сноровки ведя друг друга дальше и дальше. В двадцать один год он, как и она, был ещё девственником. В четырнадцать лет он решил стать священником, чтобы угодить матери. В шестнадцать, увлёкшись либеральными мыслями, объявил себя врагом церковников, но не выступал против религии в целом и предпочитал остаться целомудренным, пока не достигнет цели — увезти свою мать из многоквартирного дома. Этот поступок казался ему минимальной благодарностью за все бесчисленные жертвы с её стороны. Несмотря на девственность и ужасный страх быть застигнутыми врасплох, молодые люди сумели найти в темноте то, что искали. Они расстегнули пуговицы, развязали банты, откинули скромность и, обнажённые, расположились рядом, жадно хватая воздух и слюну друг друга.
Неистово вдыхая ароматы и лихорадочно перемещаясь с места на место, они искренне желали разгадать загадки с последующим глубоким проникновением друг в друга, в ту бездну, где так хотелось затеряться. На летних занавесках остались пятна горячего пота, девственной крови и спермы, но никто из них не обратил внимания на эти признаки любви. В темноте оба едва могли различить очертания тела партнёра и измерить имеющееся в их распоряжении пространство, чтобы никоим образом не задеть башни из коробок и вешалки с платьями, пока они станут жарко обниматься. Молодые люди благословляли ветер и стучащий по крышам дождь, поскольку звуки скрывали скрип пола, хотя сердца колотились столь громко, к чему примешивалась и одышка, и любовные вздохи, что они не понимали, каким образом весь дом так и не проснулся.
На рассвете Хоакин Андьета вышел через то же окно библиотеки, а Элиза, обескровленная, вернулась в постель. Пока она, укутанная несколькими одеялами, спала, он два часа спускался с холма в самую грозу. Он тихо пересёк город, не привлекая внимания полицейских, и пришёл к себе домой в тот момент, когда церковные колокола зазвонили к заутрене. Он планировал тихонько зайти домой, слегка умыться, сменить воротник рубашки и отправиться на работу в промокшем костюме, поскольку другого у него не было. Но мать не спала и ждала его с приготовленной для мате горячей водой и поджаренным чёрствым хлебом, как обычно по утрам.
— Где ты был, сынок? — спросила мать таким грустным голосом, что он не смог её обмануть.
— Искал любовь, мама, — ответил он и, весь сияя, обнял её.
(Из «Дочь фортуны»)
За неимением другого места молодожены провели свой единственный день вместе и две ночи любви в тесной каюте шхуны Ромейро Толедано, даже не подозревая, что в каморке-тайнике под полом сидел беглый раб, который мог их слышать. Это судно было первым этапом на рискованном пути к свободе для многих беглецов. Захария и Флёр Ирондель полагали, что рабству скоро придет конец, а между тем помогали тем наиболее отчаявшимся, кто больше не мог ждать.
В свою первую брачную ночь Морис и Розетта любили друг друга на узкой дощатой койке, покачиваемые течениями дельты, в красноватом свете, проникавшем сквозь потрепанную занавеску из красного плюша, что прикрывала иллюминатор. Сначала они лишь неуверенно, застенчиво прикасались друг к другу, хотя выросли вместе, изучая друг друга, и не было в их душах ни одного уголка, который был бы недоступен для другого. Они изменились, и теперь вновь приходилось учиться взаимному познанию. Оказавшись перед таким чудом, как Розетта в его объятиях, Морис позабыл даже то немногое, чему научился, кувыркаясь с Жизелью, обманщицей из Саванны. Он дрожал. «Это из-за тифа», — сказал он, извиняясь. Тронутая этой нежной неуклюжестью, Розетта сама начала раздеваться — не торопясь, как научила ее Виолетта Буазье на своих частных уроках. Подумав об этом, она фыркнула от смеха и расхохоталась, а Морис принял это на свой счет — подумал, что Розетта смеется над ним.