Однажды ночью в середине мая я заметила, что он выскользнул из постели и в тусклом свете небольшой масляной лампы, которая всегда стояла зажжённой перед распятием, я увидела, как он надел рубашку, пиджак и ушёл. Я подождала несколько мгновений, затем поспешно встала и последовала за ним, чувствуя, что сердце в груди вот-вот лопнет.
Я не могла хорошо разглядеть его в тёмном доме, хотя когда он вышел во двор, то силуэт сразу же чётко выделился в свете луны, временами показывавшейся целиком на ночном небосводе. Небо заволокло частично, и лишь изредка облака закрывали луну, и тогда нас окутывала темнота. Я слышала лай собак и думала, что если они приблизятся, то выдадут моё присутствие, но животные так и не подошли, поэтому я поняла, что Диего привязал их ещё раньше.
Мой муж полностью обошёл дом и, ругаясь, направился к скотному двору, где держали верховых лошадей членов семьи, тех, которые не работали на полях, снял засов с внутренней двери и вошёл. Я осталась ждать, меня защищала обширная тень от вяза, растущего в нескольких метрах от конюшни, разутая и в одной тонкой ночной рубашке, так и не осмелившись сделать ни шагу, убеждённая в том, что Диего появится опять, на этот раз верхом, отчего я уже не смогу за ним следить. Прошло время, показавшееся мне слишком долгим, за которое ничего не случилось. Вдруг я различила свет, шедший из щели открытой двери, возможно, от свечи или небольшой лампы. Я скрипела зубами и судорожно дрожала от холода и страха. Я бы вот-вот отступила и вернулась в кровать, когда увидела ещё один силуэт, приближающийся к конюшне с восточной стороны — было очевидно, что некто шёл не из главного дома — и тоже вошедший внутрь, прикрыв за собой дверь.
Я медлила почти четверть часа, прежде чем решиться, затем я через силу сделала несколько шагов, поскольку онемела и едва могла двигаться. Охваченная ужасом, я подошла к конюшне, не зная, каким образом отреагирует Диего, если поймает меня за шпионажем, но я уже была не в силах отступить.
Я осторожно толкнула дверь, поддавшуюся без сопротивления, поскольку засов был снаружи — запереться изнутри оказалось невозможным — и я, точно вор, смогла проскользнуть в узкую щель. Внутри было темно, хотя в самой глубине подрагивал какой-то свет, на который, не дыша, я пошла на цыпочках — ненужные меры предосторожности, ведь лежащая под ногами солома смягчала шаги. Проснулось несколько животных, отчего я могла слышать, как они двигаются и сопят в своих яслях.
В тусклом свете фонаря, висевшего на балке и качавшегося от ветра, дувшего в щели между досками, я увидела их. На связке соломы было несколько одеял, напоминавших гнездо, в котором она, распростёршись, лежала на спине в одном тяжёлом пальто, кстати, расстёгнутом и показывавшем её наготу.
Раскинутые руки и ноги, склонившаяся к плечу голова, чёрные волосы закрывали её лицо, а кожа, словно светлое дерево, блестела в нежном оранжеватом свете фонаря. Диего, едва прикрытый рубашкой, стоял перед ней на коленях и молил о близости. Поведение Сюзанны было столь отрешённым, а в жестах Диего наблюдалось столько страсти, что я мгновенно поняла, до чего мне всё это чуждо. По правде говоря, я не существовала, как и не было ни Эдуардо, ни троих детей, ни кого-либо ещё, только они двое, неизбежно любившие друг друга. Меня мой муж так не ласкал никогда. Легко понять, что подобные встречи не раз имели место и раньше, что они годами любили друг друга.
Наконец, я осознала, что, женившись на мне, Диего приобрёл ширму, прикрывающую его любовные отношения с Сюзанной. Части этой мучительной головоломки разом встали на свои места. Я тут же смогла объяснить его безразличие ко мне, его отсутствия, совпадавшие с мигренями Сюзанны, напряжённые отношения с братом Эдуардо, лицемерное поведение с остальными домочадцами. Я догадалась и о том, как ему всегда удавалось быть рядом с ней, прикасаться к ней, ступня за ступню, рука на её локте или плече, а порой, как бы невзначай, в ложбинке на спине или шее — недвусмысленные знаки, которые мне открылись на фотографиях. Я вспомнила, до чего сильно Диего любил детей, и ужаснулась, что, возможно, ребята ему не племянники, а родные дети, все трое с голубыми глазами, характерная черта семьи Домингес.
Я по-прежнему не шевелилась, постепенно замерзая, а они, тем временем, сладострастно занимались любовью, смакуя каждое прикосновение, каждый стон, никуда не торопясь, словно у них впереди была вся оставшаяся жизнь. Они выглядели не как парочка влюблённых на поспешной тайной встрече, а как молодожёны на второй неделе медового месяца, когда страсть ещё не утихла, но уже появилось доверие друг к другу и взаимное познание плоти.
Я, напротив, никогда не была близка мужу, как и не смогла бы придумать что-то похожее в своих самых смелых фантазиях. Диего прошёлся языком по внутренней стороне бёдер Сюзанны, начиная от щиколоток и постепенно поднимаясь, приостановился между ног и стал снова спускаться, в то же время руки вились на талии, а затем начали мять её круглую пышную грудь, попутно поигрывая с возвышающимися и блестящими, точно виноград, сосками.
Тело Сюзанны, мягкое и нежное, содрогалось и колыхалось, оно было словно рыба в реке, она крутила головой из стороны в сторону в отчаянии от удовольствия, волосы вечно падали на лицо. Её приоткрытые губы в продолжительном стоне, ищущие Диего руки и направляющие его по прекрасным изгибам своего тела до тех пор, пока его язык не побудил её лопнуть от удовольствия. Сюзанна выгнула спину назад, испытывая восторг, точно молния, пронзивший её и вызвавший хриплый крик, который он тут же подавил, слившись губами в поцелуе.
Затем Диего взял её на руки, стал качать, ласкать, как кошечку, шепча на ухо вереницу тайных слов, столь изысканно и нежно, что я даже не поверила, что он вообще способен на такое. В какой-то момент она села на солому, сняла пальто и стала его целовать — лоб, затем веки, виски и долго в рот — она шаловливо облизала уши Диего, спустившись на кадык, царапая шею, зубами она резко поклёвывала его мужественные соски, а её пальцы окончательно запутались в волосах на груди. И тут настала его очередь полностью отдаться ласкам, он закусил ртом одеяло, а она села на него верхом, покусывая затылок и шею, осыпая плечи краткими игривыми поцелуями, постепенно спускаясь до ягодиц, исследуя, обнюхивая, смакуя и везде по пути оставляя след от слюны. Диего перевернулся, и она обхватила ртом его возбуждённый и пульсирующий член, не переставая дарить удовольствие, давать и принимать самую сокровенную близость до тех пор, пока своими действиями не сломила его сопротивление. Он накинулся на неё, проникая в женское лоно, и они оба покатились, точно враги, переплетя руки, ноги, поцелуи, вздохи и взаимное выражение любви друг другу, которого я никогда не слышала.
Чуть позже они задремали в тёплом объятии, укрывшись одеялами и пальто Сюзанны, точно пара невинных детей. Я молча отступила и пошла обратно в дом, мою душу неумолимо окутал ледяной холод ночи.
(Из «Портрет в коричневых тонах»)
Его поле притяжения, безотказно действовавшее на всех женщин, проникло сквозь стены дома и распространилось на весь городок, а ветер разнес его еще дальше. В «Жемчужину Востока» потянулись девушки и молодые женщины как из Аква-Санты, так и из окрестных деревень. Они заглядывали в магазин под любым, даже самым надуманным предлогом. При виде Камаля они просто расцветали; все, как одна, приходили в коротких юбках и тесно облегающих блузках, а духов выливали на себя столько, что даже после того, как они выходили из помещения, воздух еще долго хранил следы их пребывания. Появлялись они обычно парочками или по трое; хихикая и шушукаясь о чем-то между собой, они опирались на прилавок так, чтобы как можно более наглядно продемонстрировать Камалю соблазнительность своих бюстов, а заодно как можно туже обтянуть бедра тканью юбок, выставив филейные части в наиболее притягательном виде. Само собой, при этом можно было прекрасно видеть и их загорелые ноги. Девушки поджидали Камаля на улице, приглашали заглянуть к ним в гости, напрашивались в качестве партнерш на какой-нибудь зажигательный карибский танец.
Что я переживала в те дни — словами не передать. Впервые в жизни я поняла, что такое ревность: это чувство совершенно неожиданно охватило меня, проникнув под кожу и осев черным пятном у меня в душе. Мне очень долго не удавалось отмыться от этой грязи, но, когда я наконец преодолела себя и освободилась от душившей меня ревности, мне стало понятно, что прививку от желания кем-то обладать, равно как и от искушения принадлежать кому-то, я получила на долгие годы, если не навсегда. Появившись в нашем доме, Камаль перевернул всю мою жизнь. Я сходила по нему с ума — меня бросало то в жар, то в холод; безумное счастье любить сменялось резкой болью от осознания того, что любовь моя никому не нужна. Я ходила за ним как тень, старалась предугадать любое его желание, превратила его в единственного героя моих тайных фантазий: все было напрасно — он не замечал меня. Я решила подойти к делу со всей серьезностью и попыталась критически отнестись к собственной персоне: подолгу смотрела на себя в зеркало, ощупывала свое тело, пробовала причесаться то так, то этак, а иногда — если была уверена, что рядом никого нет, — даже слегка проходилась румянами по щекам или подкрашивала губы. Камаль же по-прежнему вел себя так, будто меня не существует. Он, только он был главным персонажем всех моих любовных сказок. Мне в них уже не хватало одного последнего поцелуя вроде тех, какими заканчивались романы, которые я читала и пересказывала Зулеме; втайне от всех, в мире своих иллюзий я провела с Камалем немало страстных, мучительных, но вместе с тем блаженных ночей. Мне в то время было пятнадцать лет, и я была девственницей, но если бы придуманная крестной веревочка с семью узелками могла измерять и степень греховности мыслей, то не сносить бы мне головы.