— Молись, дочь. Молитва помогает.
— Подождите, я не сказала Вам всего. Я стыжусь сказать.
— Ты не должна стыдиться меня, я ведь — орудие Божие.
— Когда брат приезжает из деревни, мне становится хуже, много хуже, отец. Молитва уже не помогает, я не могу спать, покрываюсь испариной, дрожу, наконец встаю и хожу по дому впотьмах, ступаю осторожно, чтобы не скрипнул пол. Я слышу их голоса из-за двери их спальни, и однажды я увидела их, так как дверь была полуоткрыта. Я не могу рассказать о том, что увидела, падре, но это тяжкий грех. И Клара ни в чем не виновата, она невинна, как дитя. Мой брат толкает ее на это. Он, он обрекает себя на вечные муки.
— Только Бог может судить и обречь, дочь моя. Что же делали они?
И Ферула в течение получаса рассказывала все в деталях. Она была умелой рассказчицей, умела держать паузу, меняла интонацию, объясняла, не помогая себе жестами, так описывала пережитое, что слушающий сам начинал видеть все словно воочию. Просто немыслимо, как это при полуоткрытой двери она могла почувствовать содрогания тел в постели, услышать слова, сказанные шепотом на ухо, почуять запахи плоти — просто чудо, что правда, то правда.
(Из «Дом духов»)
Противоречивая любовь
Любовь, как и удача, приходит, когда её не зовут, она смущает нас и исчезает, точно туман, стоит лишь нам попытаться её удержать. Рассматривая любовь как стимулирующую ценность, понимаешь, что она — роскошь для избранных счастливчиков и в то же время недостижимая для тех, в кого ещё не попала её стрела.
(Из «Афродита»)
В данном случае под словом «раздосадованные» я подразумеваю взаимоотношения с малопонятным будущим или вообще без такового. Неудачная любовь — исходный материал для романтической литературы и сериалов, возможно, именно поэтому они меня и не привлекают, но, несмотря на моё отношение, такие вещи мне удаются. Стоит меня организовать на написание, я первым делом сочинила бы сценарий и имела бы перед собой намеченный маршрут, но мой мозг ходит то кругами, то по спирали, отчего мне не удаётся не то что придерживаться линейного сценария, но даже придумать его. Единственным исключением стало произведение «Зорро», потому что меня обязали представить план романа продюсерам «Зорро», имеющим права на знаменитого человека в маске и желающим убедиться, что характер героя ничем не подпорчен. Я не могла ни превратить его в злодея, ни одеть во всё розовое. На начало романа передо мной есть только смутное представление о месте и времени происходящего и о фактах — ничего более. Вот почему на меня нередко нападает ступор, и, продвигаясь вперёд, я всё же оступаюсь. Мне кажется, будто я вхожу в тёмную пещеру со свечой в руке и день за днём освещаю углы, слово за слово, пока не станут явными персонажи, ожидающие в тени своей очереди, чтобы поведать мне о том, как они живут.
Три-четыре недели работы над этими персонажами — и они уже становятся личностями со своими неповторимыми чертами характера, собственными чудачествами и не всегда совпадающими с моими личными качествами.
Со мной не раз случалось так, что возлюбленный моей героини, показывающий себя великолепным человеком во всех отношениях в начальных главах, на поверку оказывается ограниченной личностью, неспособной любить женщину так, как она того заслуживает.
Если бы я не хотела чего-нибудь для себя, каким бы образом я навязала это же самое своему главному герою? Скорее, мне стоит избавиться от него и найти на замену кого-нибудь другого — так произошло с Уберто Наранхо в произведении «Ева Луна», Диего Домингесом в романе «Портрет в коричневых тонах» и с некоторыми другими. А бывает и так, что дело не в том, что возлюбленный — человек неадекватный, а в том, что внешние обстоятельства не способствуют длительным отношениям. В истории «Наша тайна», здесь упоминавшейся, есть предложение, которое я хотела бы поменять. Хотя, стоит только опубликовать, как уже ни от чего нельзя отказаться.
Девушка, описанная в этой истории, говорит: «Страх сильнее желания, любви, ненависти, вины, гнева и даже в разы сильнее верности». Я написала эту историю в 1987 году, когда меня не покидали мысли о терроре, навязанном военной диктатурой в Чили, хотя по прошествии нескольких лет, особенно тех, которые я прожила после смерти моей дочери Паулы, я поняла, что сильнейшее чувство на свете не страх, а любовь.
И вот появилась женщина, одетая в узкое платье из черного атласа, которое лишь подчеркивало ее пышные формы. Волосы были зачесаны на одну сторону, — это мне никогда не нравилось, — от нее исходил запах мускуса, который был крепким, как стон.
— Рада вас видеть, хозяин, — поздоровалась она, и только тут я ее узнал: голос был единственным, что не изменилось в Трансито Сото.
Взяв за руку, она провела меня в комнату, мрачную как могила — окна были закрыты темными плотными занавесями, так что ни единый луч света с улицы не проникал сюда. Эта комната казалась великолепной в сравнении с грязными каморками «Фаролито Рохо». Я снял с Трансито черное атласное платье, распустил ее ужасную прическу и увидел, как за эти годы она выросла, пополнела и похорошела.
— Ты и впрямь далеко пошла, — сказал я.
— Благодаря вашим пятидесяти песо, хозяин. Они пригодились, чтобы начать, — ответила она. — Теперь я могу вернуть вам долг с учетом инфляции.
— Лучше ты отработаешь их мне, Трансито, — засмеялся я.
Наконец я снял с нее юбки — от худенькой девушки с выступающими коленями и локтями, которая работала в «Фаролито Рохо», почти ничего не осталось, разве что ее неутомимость и хриплый птичий голос. Волосы на теле были выбриты, а кожа протерта лимоном и медом, — как она мне объяснила, для того чтобы была мягкой и белой, словно у ребенка. Ногти накрашены; пупок окружала татуировка в виде змеи, которую она могла, двигая лишь животом, собирать в круги. Демонстрируя умение сворачивать змею кругами, она одновременно рассказывала о своей жизни.
— Если бы я осталась в «Фаролито Рохо», что было бы со мною, а, хозяин? Уже была бы беззубой старухой. Моя профессия быстро старит, нужно беречься. И это при том, что я не уличная девка! Мне панель никогда не нравилась, очень опасно. На улице нужна защита сутенера, иначе очень рискуешь. Никто тебя не уважает. Но стоит ли давать мужчине то, что тебе так дорого? В этом смысле женщины очень глупы. Горемыки. Им нужен мужчина, чтобы чувствовать себя уверенно, и они не понимают, что особенно следует опасаться именно мужчин. Женщины не умеют жить для себя, им нужно жертвовать собой ради кого-то. Проститутки, хозяин, ужасно глупы, верьте мне. Всю жизнь работают на сутенера, радуются, когда он им платит, гордятся, если он хорошо одет, зубы у него золотые, на пальцах перстни, а когда он их бросает и уходит к другой, более молодой, они прощают ему это, потому что «он — мужчина». Но, хозяин, я не такая. Меня никто не содержал, и я — хоть зарежь меня — не стала бы содержать другого. Я работаю для себя и что зарабатываю, трачу как хочу. Но не думайте, что добиться этого мне было легко, ведь хозяйки борделей не любят иметь дело напрямую с женщинами, предпочитают договариваться с сутенерами. Матроны нам не помогают. Им это ни к чему.
— Но здесь тебя, кажется, ценят, Трансито. Мне сказали, что ты — лучшая девочка этого дома.
— Это так. Здесь бы все рухнуло, если бы не я, ведь я работаю как вол, — сказала она. — Остальные — хлам, хозяин. Сюда поступают только старухи, не то что раньше. А нужно сделать так, чтобы сюда приходили чиновники, которым нечего делать в полдень, молодежь, студенты. Комнаты нужно сделать просторнее, веселее, вымыть их. Вычистить все как следует! Тогда клиенты станут нам доверять и не будут бояться подцепить какую-нибудь гадость, верно? Это же свинство. Здесь никогда не убирают. Поднимите подушку — наверняка тут же вылезет клоп. Я сказала об этом мадам, но она — ноль внимания. Ей на все наплевать.
— А тебе?
— А мне — нет, хозяин! Я преотлично знаю, как сделать «Христофор Колумб» лучше. Я ведь высоко ценю женский промысел. Я не из тех, кто вечно жалуется и, когда плохо, обвиняет судьбу. Разве я не добилась здесь того, что хотела? Я — лучшая. Если удастся, я смогу создать лучший бордель в стране, клянусь вам.
Ее слова меня позабавили. Я понимал ее — ведь, бреясь, я столько раз видел в зеркале личину тщеславия, что научился узнавать его и в других.