Устав от счастья, они заснули в тесном переплетении рук и ног, измученные тяжелой духотой июльской ночи. Через несколько минут Гамбо проснулся в тревоге оттого, что настолько утратил осторожность, но, почувствовав рядом с собой оставшуюся в одиночестве женщину, тихо посапывающую во сне, он принялся осторожно, стараясь не разбудить, ощупывать ее, чтобы узнать о происшедших с этим телом изменениях, ведь, когда он уходил, оно было искажено беременностью. В груди все еще было молоко, но она уже стала мягче, с вытянутыми сосками, талия показалась ему очень тонкой, ведь он не помнил, какой она была до беременности, а живот, бедра, ягодицы и ляжки были воплощением роскоши и плавности.
Запах Тете тоже изменился: теперь она пахла уже не мылом, а молоком и в тот момент источала еще их общий запах. Он зарылся носом в ее волосы на шее, ощутив ток крови по венам, ритм ее дыхания, стук сердца. Тете с довольным вздохом вытянулась. Ей снился Гамбо, и хватило одного мгновения, чтобы осознать, что они и вправду вместе и ей вовсе не нужно его выдумывать.
— А я пришел за тобой, Зарите. Нам пора уходить, — шепнул ей Гамбо.
Он рассказал, что раньше прийти никак не мог, потому что ему было некуда забрать ее, но больше ждать было нельзя. Он не знал, смогут ли белые подавить восстание, но для этого им явно придется убить всех негров до самого последнего, прежде чем объявить о своей победе. Никто из восставших не был расположен вернуться в рабство. Смерть гуляла по острову свободно и подкарауливала свои жертвы. Не было ни одного безопасного уголка, но худшим злом, чем страх и война, была разлука. Он рассказал ей, что не верит вождям, даже Туссену, и что он ничего им не должен и думает бороться по-своему, переходя из лагеря в лагерь, или дезертировать, там уж видно будет. Какое-то время жить вместе они могли бы в его лагере, сказал он; у него уже построена хижина-навес, айупа, сооружение из палок и пальмовых листьев, а еды им хватит. Он не мог предложить ей ничего, кроме нелегкой жизни, а она привыкла к удобствам дома белого человека, но она ни за что не раскается, потому что, когда ты попробовал свободы, назад вернуться уже не можешь.
(Из «Остров в глубинах моря»)
Юмор и эротика
Единственный способ, которым слушаем мы, женщины, — это когда нам шепчут на ухо. Точка G расположена в ушах; кто ищет её ниже — теряет и своё, и наше время.
(Из «Афродита»)
++++часть 2 ***************************
Практически невозможно противостоять искушению и не рассказать любовную историю насмешливым тоном, потому что юмор предостерегает впасть в сентиментальность и китч, вечно скрытно присутствующих в подобных сценах. И потом, я считаю смех лучшим афродизиаком.
Чувственность без юмора меня немного утомляет, я не выношу торжественные преамбулы или любовников, крайне серьёзно воспринимающих самих себя. Одна моя подруга, женщина завидной прямоты нрава, мать и даже бабушка, просто ушла от своего преуспевающего мужа и шестимесячного внука, света её очей, и пустилась вслед за сантехником, встретившимся ей на жизненном пути. Никто не понимал её бегства, поскольку на первый взгляд это был обычный мужчина — мы встретились через пару лет, и я еле её узнала: она была в цветастом платье, с длинными волосами, а на лице не было никакой косметики. Подруга выглядела на двадцать лет моложе и очень счастливой. Мы сели поболтать, и так я узнала, что днём мужчина работал сантехником, а ночью — комиком в кабаре. «Он знает немало шуток, поёт песни на грани приличия, танцует чечётку, у него весёлые друзья, и ты себе даже не представляешь, какими глупостями мы занимаемся, оставшись наедине», — призналась она мне, шаловливо подмигнув. Я поняла. Ради такого любовника я бы тоже всё бросила, включая и внуков.
Многое из того, что я пишу, вполне реально. Я восполняю своё временами недостаточное воображение упорным наблюдением и слушанием, поэтому материала мне хватает всегда. Историй в этом мире великое множество, и все они бесплатные, я могу пользоваться ими, как захочу, не переживая о тратах. Выбранные для этой главы три эпизода произошли с моими знакомыми в реальной жизни; я совсем немного изменила героев и обстоятельства, чтобы никого не задеть.
В первом рассказывается о приключении молодого человека, знаменитого тенора и любителя бельканто, которое, как я уже сказала, на самом деле случилось с одной из моих двоюродных сестёр; я всего лишь перенесла конкретные факты в другой город и другой временной период.
На описывающий Коломбу эпизод меня вдохновил случай с чилийской журналисткой, муж которой, профессор университета, соблазнил студентку на пустой парковке около стадиона с футбольным полем. И у него был ветхий Ситроен семидесятых годов, который не помог трюкам влюблённых, и пока они занимались любовью за какими-то кустами, соорудив подушку из пиджака, у парочки украли и транспорт, и остальную одежду. Им пришлось возвращаться пешком, он — обнажённый, а она кое-как прикрылась пиджаком.
Пугало-модель, главная героиня третьего эпизода, — самодовольная дама, франко-немка, скончавшаяся несколько лет назад, имела отношение к моей семье. Никто не подозревал, что за её жадностью и твёрдостью характера скрывался игривый дух, способный придумывать остроумные шутки. Каким образом я это узнала? Умирая со смеху, мне в этом признался её муж, старичок, которому было уже за восемьдесят.
В семнадцать лет красота молодой девушки начала расцветать, и у неё не было недостатка в состоятельных женихах, готовых умереть от любви, но пока её подруги усиленно искали себе мужа, она подыскивала учителя пения. Так она познакомилась с Карлом Брецнером, венским тенором, приехавшим в Лондон, чтобы выступить с несколькими произведениями Моцарта, которые завершат звёздный вечер Свадьбой Фигаро в присутствии королевской семьи.
Его внешний вид нисколько не говорил о его огромном таланте: он выглядел как мясник. Его телу, широкому животу и хилым коленям явно не хватало изящества, а его налитое кровью лицо, увенчанное вьющимися обесцвеченными локонами, было слишком вульгарным.
Правда, когда он открывал рот, чтобы порадовать публику своим голосищем, то становился совершенно другим: увеличивался в росте, живот плавно переходил в широкую грудь, а лицо настоящего тевтона преисполнялось олимпийским светом. По крайней мере, таким его видела Роза Соммерс, которой удавалось доставать билеты на каждое представление.
Она приходила в театр задолго до его открытия и, внутренне борясь с недвусмысленными взглядами прохожих, совсем не привыкших видеть девушку без сопровождения, часами ждала у входа для актёров, чтобы разглядеть выходящего из автомобиля учителя.
В воскресный вечер мужчина обратил внимание на красавицу, дежурившую на улице, и подошёл поговорить. Вся дрожа, она ответила на его вопросы, призналась в том, что восхищается им, а заодно и в своих желаниях идти по его стопам по нелёгкой, но всё же божественной тропе бельканто, каковыми и были её собственные слова.
— Приходите после выступления ко мне в гримёрку, посмотрим, что я могу для вас сделать, — сказал он чётким голосом с сильным австрийским акцентом.
Так она и поступила, влекомая славой. Когда публика, встав, закончила овации, посланный Карлом Брецнером капельдинер провёл её за кулисы.