Мальчику в то время едва исполнилось десять лет, но уже тогда, в хоре собора он заливался соловьём. Благодаря ей, ставшей подругой и доверенным лицом семьи Брецнер, мальчика в этом году не кастрировали, чтобы, согласно предложению руководителя хора, сохранить этот херувимский голос.
— Не трогайте его, и вскоре мальчик станет самым высокооплачиваемым тенором в Европе, — предсказала красавица.
Она не ошиблась. Несмотря на огромную разницу в возрасте, между ней и маленьким Карлом завязались необычные отношения. Она восхищалась чистотой чувств и преданностью мальчика музыке; он встретил в ней музу, которая не только сохранила его мужественность, но и научила применять её на деле.
К тому времени, когда голос реально изменился и пришла пора бриться, он развил в себе свойственную евнухам способность удовлетворять женщину непредусмотренными природой и обычаями способами, но с Розой Соммерс он не подвергался никаким опасностям. Не было поводов яростно нападать на женщину в буйстве слишком смелых ласк, поскольку речь не шла о сближении с ней в результате практикуемых в гареме уловок, как думал он, совершенно не подозревая, что не пройдёт и трёх практических уроков, как ученица превзойдёт его в изобретательности.
Он был человеком, который внимательно относился к деталям и знал одурманивающую силу верного слова, когда дело касалось любви. Левой рукой он одну за другой расстёгивал маленькие перламутровые пуговицы у неё на спине, а правой одновременно вынимал шпильки из волос, не сбиваясь с ритма поцелуев и не переставая монотонно шептать ласковые слова. Он вкратце рассказал о её талии, первозданной белизне кожи, классической округлости шеи и плеч, вызывающих в нём страстный пыл или неконтролируемое возбуждение.
— Ты сводишь меня с ума… Не знаю, что со мной происходит, я никогда не любил и уже не полюблю похожего на тебя человека. Эта встреча устроена богами, нам суждено любить друг друга, — шептал он снова и снова.
Он продекламировал весь свой репертуар, сделав это без злобы, глубоко убеждённый в своей честности и ослеплённый великолепием Розы. Он развязал ей ленты корсета и снял нижние юбки, пока она не осталась в одних длинных батистовых чулках и полупрозрачной рубашке, обнажавшей ягодки её сосков. Он не снял сафьяновые ботинки со скрученным каблуком и оставил белые чулки, подвязанные на коленях вышитыми верёвочками. В этот момент он, запыхавшись, остановился, ощущая глухой шум в груди и убеждённый в том, что Роза Соммерс — самая красивая женщина во Вселенной, настоящий ангел и что его сердце вот-вот разорвётся, как петарда, если он не успокоится. Он легко взял её на руки, пересёк комнату и поставил перед большим зеркалом в золочёной раме. Мерцающий свет свечей и висящие на стенах театральные костюмы — этот беспорядок выцветшей парчи, перьев, бархата и полинявших кружев — придавали самой сцене нереальный вид.
Сдавшаяся, опьянённая эмоциями, Роза посмотрела на себя в зеркало и не узнала смотревшую на неё женщину в нижнем белье, с взъерошенными волосами и горящими щеками, которую незнакомый мужчина целовал в шею и вовсю ласкал грудь.
Эта желанная пауза дала тенору перевести дух и восстановить некоторую ясность, пропавшую при первых ударах-толчках. Он, уже ничего не стыдясь, начал раздеваться перед зеркалом и, надо сказать, выглядел голым гораздо лучше, нежели одетым. «Ему нужен хороший портной», — подумала Роза, которая никогда не видела обнажённого мужчину и даже своих братьев в детстве. Её осведомлённость была основана на преувеличенных описаниях, данных в пикантных книгах и японских открытках — их она нашла в вещах Джона, на которых мужские органы были откровенно оптимистических пропорций. Жёсткий розовый волчок, открывшийся её глазам, не испугал Розу, как опасался Карл Брецнер, а, напротив, вызвал неудержимый и радостный смех. Он и задал тон тому, что последовало дальше. Вместо торжественной и более болезненной церемонии, каким обычно бывает растление, они забавлялись игривыми кувырканиями, носясь по спальне вприпрыжку, точно дети, выпили остатки шампанского и открыли другую бутылку, чтобы выпустить из неё пенные потоки. Говорили гадости, посмеивались и шёпотом клялись в любви, кусались, лизались и, безудержные, шарили в бездонном болоте начавшихся крепнуть взаимоотношений весь вечер и далеко за полночь, совершенно не помня ни о времени, ни обо всём остальном.
Жили только они одни. Венский тенор вёл Розу к эпическим вершинам, а она, примерная ученица, следовала за ним не сомневаясь, и в самую кульминацию пустилась дальше в одиночку благодаря данному природой удивительному таланту, ведомая намёками и прибегая к вопросам о том, что не удавалось угадать, ослеплённая наставником, но под конец побеждая его своей спонтанной ловкостью и блестящим подарком своей любви.
Когда им удалось оторваться друг от друга и вернуться в реальность, часы показывали десять вечера. Театр был пуст, снаружи царила темнота и в довершение всего стоял густой, точно безе, туман. Между возлюбленными начался бешеный обмен посланиями, цветами, конфетами, переписанными стихотворениями и небольшими сентиментальными безделушками во время поэтического сезона в Лондоне. Они встречались где только могли, их страсть затмевала должную предусмотрительность. Чтобы выиграть время, они искали гостиничные номера рядом с театром, не беспокоясь о том варианте, что их могли узнать. Роза сбегала из дома под смешными предлогами и, испуганная, её мать ничего не говорила Джереми о своих подозрениях, молясь, чтобы разврат её дочери был всего лишь развлечением и бесследно исчез.
Карл Брецнер приезжал на репетиции так поздно и вдобавок слишком раздетым, что в любой момент мог схватить простуду и не смочь спеть в двух представлениях, но вместо жалоб он выкраивал время, чтобы заняться любовью, перемежающейся с лихорадочной дрожью.
Он появлялся в съёмной комнате с цветами для Розы, шампанским, чтобы выпивать и в нём купаться, пирожными с кремом, с быстро написанными стихотворениями, чтобы читать в кровати, ароматическими маслами, чтобы втирать их в особые места, с эротическими книгами, которые оба листали в поисках самых вдохновляющих сцен, страусиными перьями, чтобы щекотать, и кучей других приспособлений для их эксклюзивных игр.
Молодая женщина чувствовала, что открывается, словно пожирающий плоть цветок, насыщенный гибельными духами, чтобы, точно насекомое, привлечь к себе мужчину, а затем перемолоть, проглотить и переварить его и в довершение выплюнуть косточки, ставшие мелкими частицами.
Ею завладела невыносимая энергия, она задыхалась, не могла успокоиться ни на мгновение, сжираемая нетерпением. Меж тем Карл Брецнер смущённо хлюпал, временами до бреда, временами до обескровливания, пытаясь справиться со своими певческими обязанностями, но ему становилось хуже на глазах, и безжалостные критики говорили, что Моцарт перевернулся бы в могиле, если бы услышал как венский тенор исполняет — и буквально — его произведения.
(Из «Дочь фортуны»)
Скажем, что её звали Коломба. Она была молодой краснощёкой девушкой, веснушчатой, обладающей розоватой пышной плотью и ценной шевелюрой того рыжеватого цвета, который ввёл в моду Тициан ещё в эпоху Возрождения и который в наши дни можно получить из флакона.
Её нежные стопы нимфы едва держали толстенные колонны ног, трепещущие ягодицы, идеальные дыни грудей, шею с двумя чувственными подбородками и округлые руки валькирии. Как часто случается в подобных случаях, моя упитанная подруга была вегетарианкой. (Чтобы избегать мяса, такие люди сидели на углеводах)
В университете у Коломбы был учитель рисования, который не мог отвести от неё взгляд, безумно увлечённый её кожей цвета молока, венецианскими волосами, завитками, выглядывавшими из рукавов ямочками и другими подробностями, которые он мучительно представлял себе бессонными ночами на брачном ложе рядом с супругой, этой сухощавой женщиной высокого роста, одной из представительниц знати, наряды которой хорошо прячет их кости. (Ненавижу таких.)