Новобрачная вставала после обеда, проводя две трети своей жизни в кровати, откуда она и управляла чужими судьбами. В первую брачную ночь, еще под родительским кровом, она приняла мужа в дезабилье, вырез которого был окаймлен лебяжьими перьями. Выглядел он очень эффектно, но нужного впечатления на Вальморена не произвел, потому что перья вызывали у него безудержное чихание. Однако это неудачное начало не воспрепятствовало тому, чтобы брак совершился: Вальморен был даже приятно удивлен тем, что супруга отвечала на его желания с большей щедростью, чем когда-либо обнаруживали Эухения или Тете.
Гортензия была девственной, но отчасти. Как-то ей удалось посмеяться над семейной бдительностью и разузнать о таких вещах, о которых девушкам знать не положено. Погибший жених лег в могилу, не подозревая, что она с жаром отдалась ему в своем воображении и продолжала отдаваться все последующие годы в укромном уединении своей постели, терзаемая неудовлетворенным желанием и неудачной любовью. Необходимую дидактическую информацию поставляли ей замужние сестры. Экспертами они не были, но, по крайней мере, знали, что любой мужчина ценит некоторые проявления энтузиазма, хотя и ограниченные, чтобы не возбудить подозрений. Гортензия на свой страх и риск решила, что и она, и ее муж уже не в том возрасте, чтобы быть чересчур стеснительными. Сестры сказали ей, что лучший способ прибрать мужа к рукам — притвориться дурочкой и ублажать его в постели. Первое для нее должно было стать гораздо более трудной задачей, чем второе, потому что уж что-что, но глупой она не была.
Вальморен как подарок судьбы принял чувственность жены, не задаваясь вопросами, ответы на которые он предпочитал не знать. Разящим доводом являлись прелести Гортензии, своими округлостями и ямками напоминавшие ему тело Эухении до ее помешательства, когда оно еще выплескивалось из платьев, а без одежды казалось слепленным из миндального теста: бледное, мягкое, благоухающее, само воплощение изобилия и сладости. Потом-то несчастная Эухения вся ссохлась, как чучело, и он мог обнимать ее, только почерпнув смелости в алкоголе и будучи в полном отчаянии. В золотистом отсвете свечей Гортензия ласкала взгляд: пышнотелая нимфа с мифологических полотен. Он почувствовал возрождение своей мужской силы, которую считал уже непоправимо угасшей. Жена возбуждала его, как когда-то Виолетта Буазье в квартире на площади Клюни и Тете в годы своего пышного расцветания, когда она из девочки становилась девушкой. Его изумлял этот жар, приходивший каждую ночь, а иногда и днем, когда он неожиданно являлся к жене в испачканных грязью сапогах и заставал ее с вышивкой в руках, обложенной подушками на кровати, сгонял собачек и набрасывался на нее, радуясь тому, что вновь чувствовал себя восемнадцатилетним. Во время одной из таких атак с чистого неба балдахина свалился точеный ангел, угодив ему прямо в макушку, и он на несколько минут потерял сознание. Очнулся Вальморен в холодном поту, потому что в туманном бессознательном состоянии ему явился его старинный друг Лакруа, чтобы потребовать назад свое сокровище, которое тот у него украл.
В постели Гортензия проявляла лучшие черты своего характера. Она позволяла себе легкомысленные шутки: например, связать крючком изящный чехольчик с завязочками для «штучки» своего мужа или — еще более рискованную — засунуть себе в задний проход куриную кишку и заявить, что у нее выпадают из зада внутренности. В результате стольких кувырканий в расшитых монашками простынях они в конце концов полюбили друг друга, как она и предвидела. Они оказались просто созданы для сообщничества брака, поскольку являли собой полные противоположности: он был боязлив, нерешителен и легко поддавался влиянию, а она обладала той непреклонной решительностью, которой ему не хватало. Вместе они смогут свернуть горы!
(Из «Остров в глубинах моря»)
Магия любви
Грань, отделяющая реальность от вымысла, очень тонка, и в моём возрасте уже малоинтересна, ведь все относительно.
(Из «Инес души моей»)
Меня обвиняли — и обвиняли не без оснований — в том, что я слишком часто прибегаю к магическому реализму, этой отличительной особенности так называемой эпохе «бума» латиноамериканской литературы шестидесятых, семидесятых и частично восьмидесятых годов, но сейчас его практически никто не использует, а молодым писателям он давно наскучил.
Моя проблема в том, что магический реализм для меня не литературный приём, а стиль жизни. Любой, кто со мной знаком, может утверждать, что со мной творится что-то странное: совпадения, предчувствия, прорицания, окружающие меня духи, а порой, и некое отвлечённое привидение, появляющееся в саду. Я считаю, что такие вещи происходят с каждым, но обычная жизнь людей проходит в спешке, шуме и вечной занятости, мешающим им осознавать, до чего на самом деле фантастична жизнь.
Моя бабушка, последователь Гурджиева, всю жизнь изучала паранормальные явления и считала, что существует множество измерений реальности, что окружающее пространство полно присутствий, а время — лишь человеческое изобретение, поскольку всё происходит одновременно: и прошлое, и настоящее, и будущее.
Порядочная женщина с репутацией экстравагантной дамы, чтобы не сказать брошенной, не имевшей защиты мужа, возможно, окончила бы свои дни в сумасшедшем доме задолго до того, как наука, изучая бесконечную Вселенную и мельчайшие частицы материи, стала бы предоставлять нужные ей сведения. То, что нам известно, крайне мало, это едва ли верхушка айсберга. Что скрывается под поверхностью? Как и перед моей бабушкой, передо мной открыты все возможности.
Представленные в этой главе две истории Евы Луны не нуждаются в объяснении, но я бы хотела сказать несколько слов о двух других сценах.
Бернардо, друг детства Зорро, молодой индеец, из-за травмы оставшийся немым, которому силой любви удаётся на несколько мгновений преодолеть колдовство и прошептать имя возлюбленной. Он не единственный из моих персонажей, который становится немым и вновь обретает голос в волшебный момент, как это произошло с Кларой, героиней романа «Дом духов». На появление Клары меня вдохновила бабушка, не разговаривавшая девять лет не из-за физической невозможности произносить слова, а потому, что у неё просто не было желания общаться. «Ради всех глупостей, которые говорят люди, лучше молчать», — таковым было объяснение бабушки, когда у неё прорезался голос.
А что касается сна Евы Луны, я верю, что, засыпая, мы попадаем в таинственное измерение, где живём другой жизнью. Во многих культурах сны — неотъемлемая часть жизни, они направляют, информируют, соединяют, пророчествуют, предупреждают и являются средством связи с духами и божеством.
Для меня сны очень ценны, поэтому на ночном столике у меня всегда лежат бумага и карандаш, и я записываю любой сон, который мог бы меня вдохновить или приободрить на решение повседневных проблем. Сны мне очень помогают в писательской деятельности и фигурируют в моих книгах, где влюблённые порой встречаются в одном и том же сне. В выбранном коротком эпизоде, записанном здесь же, Ева Луна во сне понимает, что Рольф Карле в неё влюблён.
Мы работали с рассвета до заката. Одни пускали кровь дереву, пока из него по капле не вытечет вся жизнь, другие вываривали собранный сок и скатывали загустевшую массу в шары. Снаружи воздух был пропитан вонью жженой резины, а в общих палатках — людским потом. Там нигде нельзя было дышать полной грудью. Нас кормили кукурузой, бананами и чем-то непонятным из консервных банок, но я не стал даже пробовать, потому что в железке ничего хорошего для человека вырасти не может. В дальнем углу лагеря поставили большую хижину, где были женщины. После того, как я отработал две недели на каучуке, надсмотрщик дал мне кусочек бумаги и отправил меня к ним. Еще он дал мне кружку ликера, но я вылил все на землю, потому что я видел, как эта жидкость лишает людей разума. Я встал в очередь вместе со всеми. Я был последним и, когда подошел мой черед, солнце уже село и пришла ночь с кваканьем лягушек и криками попугаев.
Она были из племени ила. Это люди с мягким сердцем, в этом племени самые ласковые женщины. Некоторые мужчины готовы идти месяцы, чтобы приблизиться к ила. Они приносят им подарки и охотятся для них в надежде получить одну из их женщин. Я узнал ее, несмотря на ее жалкий вид, потому что моя мать тоже была из племени ила. Она лежала нагая на каком-то тряпье, прикованная за щиколотку к земле. Она была сонная, как будто нанюхалась «йопо» из акации. Она пахла, как больная собака и была мокрой от пота всех мужчин, которые были на ней до того, как я вошел. Она была ростом с ребенка и ее косточки гремели, как камни в ручье. Женщины ила удаляют с тела все волосы, даже ресницы. Они украшают уши перьями и цветами, вдевают отполированные палочки в щеки и ноздри, покрывают все тело рисунками. Красная краска делается из дерева оното, фиолетовая — из пальмового дерева, а для черной используют уголь. Но на ней нечего этого уже не было. Я положил свой мачете на землю и поприветствовал ее, как сестру, имитируя пение птиц и шум реки. Она не ответила. Я сильно ударил ее по грудной клетке, чтобы проверить, отзовется ли ее дух, но эха не было. Ее душа была очень слаба и не могла мне ответить. Я присел на корточки рядом с ней, дал ей немного попить и стал говорить с ней на языке моей матери. Она открыла глаза и долго на меня смотрела. Я все понял.