— Эй, ты что? — шепотом спросила я.
— Ничего, а ты? — ответил он так же тихо, чтобы не разбудить остальных.
— Мне тут, кажется, кое-что приснилось…
— Мне тоже.
(Из «Евы Луны»)
Длительная любовь
Когда муж и любовник один и тот же человек, возможно, добрая часть развлечений и теряется, зато есть больше времени для просмотра кинофильмов. Мне нравятся кинофильмы...
(Из «Афродиты»)
Признаюсь, что, собирая материал для этой книги, я с нетерпением дожидалась, когда дойду до этой главы, потому что любовь длительная, выстраданная и славно прожитая мне наиболее интересна. В то же время о ней трудно рассказывать, потому что такой любви недостаёт напряжения.
Страсть — самое ценное с точки зрения литературы и кинематографа, поскольку все мы восхищаемся перипетиями, которые переживают два охваченных желанием существа, — этим объясняется успех порнографии, хотя в ней, скорее всего, желание притворное.
В любом повествовании, включая и сказки о феях, персонажи попадают в приключения и побеждают злодеев, чтобы подойти к самому финалу: поцелуй (или что-то ещё), чем всё и завершается. Этот поцелуй говорит о непреложном счастье пары, закованной временем и пространством, но в реальной жизни поцелуй — лишь первый шаг на долгом пути, полном препятствий.
Вернёмся на миг к Ромео и Джульетте, которых я уже упоминала на этих страницах в качестве примера: что бы с ними было, если бы вместо смерти они поженились? Ромео продавал бы сонеты на улицах Жироны; Джульетта, располневшая и скучавшая, выращивала бы полдюжины детишек, а на знаменитом балконе висела бы одежда и сохла на солнце. Врагами пары были бы уже не семьи Капулетти и Монтекки, а обыденность жизни, но, возможно, у этой пары, решительной и удачливой, получилось бы сохранить колдовство, которое окутало их в молодости, и благодаря ему они состарились вместе, любя друг друга — такая история была бы оригинальной и чудесной. Хотя Шекспир на неё не вдохновился, потому что ему не хватало крови, яда, ножей и подлости.
Далеко не случайность, что в большинстве любовных повествований и сексуальных встреч, описанных в моих книгах, инициатива идёт от женщины. В моих романтических, эротических или литературных фантазиях о женском подчинении вообще ничего не сказано, это отработанный материал. Несмотря на реализацию женского освободительного движения мы, женщины, до сих пор отдаём отношениям в паре куда больше, чем мужчины, боремся за сохранение любви, а когда она рушится, предпочитаем покончить с ней одним махом, тогда как большинство мужчин способны продолжать поддерживать посредственные отношения, лишь бы не менять свои привычки, а если решат расстаться, то, как правило, потому, что влюбились в другую женщину.
Я считаю, что долгосрочность любви в большей мере зависит от женщины, потому что именно она биологически и культурно подстраивается под эмоции и интуицию, что даёт ей определённую выгоду в гетеросексуальных парах.
То клише, что мужчины — просты, прозрачны и полигамны, отчасти верно, как и все клише в целом, и мудрая женщина может легко разгадать природу своего товарища, управлять им и предоставить ему весомые причины, чтобы остаться в гнезде, при условии, что этот тип не психопат, разумеется, я прошу прощения за это чудовищное обобщение.
Ночь стояла спокойная. В свете полной луны таяли очертания, размывались контуры гор и огромные, окутанные полумраком тени эвкалиптов. Едва угадываемая в мягкой полутьме, лачуга стояла на холме и была похожа на выросший из земли странный плод. По сравнению с рудником она показалась им уютной, как гнездышко. Они уселись в углу на бурьян и стали смотреть на звездное небо, где в бесконечной дали блестела молочно-белая луна. Ирэне положила голову на плечо Франсиско и заплакала, изливая в слезах свою тревогу и смятение. Он обнял ее, и так они сидели долго, может быть, несколько часов, стремясь в спокойствии и безмолвии природы восстановить душевное равновесие после увиденного и найти силы, чтобы выдержать то, что еще предстоит. Они вместе приходили в себя, прислушиваясь к слабому шелесту листвы, потревоженной ветром, близкому крику ночных птиц и шуршанию пугливых зайцев в траве.
Постепенно узел ужаса душивший Франсиско, ослаб. Он стал воспринимать красоту неба, нежность земли, терпкий запах полей, прикосновение Ирэне к его плечу. Он представил себе очертания ее тела и ощутил тяжесть ее головы на своем плече, выпуклость прижавшегося к нему бедра, нежное прикосновение волос и неосязаемую мягкость шелковой блузки, тонкой, будто ее кожа. Он вспомнил день, когда они познакомились: ее улыбка буквально ослепила его. С того дня он полюбил ее, и все безумства, в результате которых он оказался в этой пещере, были всего лишь прелюдией к финалу — прекрасному мигу, где она была его — такая близкая, беспомощная и уязвимая. Он почувствовал, как мощная волна непобедимого желания захлестнула его. У него перехватило дыхание и бешено заколотилось сердце. Куда-то в пропасть забвения провалились настойчивый жених, Беатрис Алькантара, его собственная неясная судьба и все разъединяющие их препятствия. Ирэне будет его: так было написано с сотворения мира.
Заметив, как тяжело он дышит, она подняла голову и посмотрела на него. В мягком свете луны каждый видел любовь в глазах другого. Теплая близость Ирэне обволокла Франсиско, как покров милосердия. Сомкнув веки, он привлек ее к себе, потянулся к ее губам, а найдя их, смял долгим, влажным и горячим, властным поцелуем, в котором было все — тяжесть обещаний, сгусток надежд, вызов смерти, ласка, огонь, вздох, жалоба и рыдание любви. Готовый продлить это мгновение до скончания своих дней, он целовал ее губы, будто пил из живого источника, вбирал в себя ее дыхание, и, увлекаемый ураганом чувств, был уверен в одном: вся предыдущая жизнь была дана ему только для того, чтобы прожить эту чудесную ночь, когда он утонет в пучине близости с этой женщиной. О, Ирэне, ты — сладкая, как мед, манящая, как тень, трепетная, как листок, нежная, как персик, изменчивая, как пена; ах, Ирэне, раковины твоих ушей, изгиб твоей шеи, голубиные крылья твоих рук сводят меня с ума; Ирэне, какое счастье чувствовать эту любовь, вместе гореть в этом костре страсти, грезить о тебе наяву, желать тебя во сне, жизнь моя, моя женщина, моя Ирэне. Он потерял представление о том, что еще сказал ей, что шептала она, будто лился неудержимый поток слов, который воспринимал его слух, когда они поплыли, задыхаясь, по реке стонов, рожденной из объятий тех, кто, любя, отдается любви. Разум подсказывал Франсиско: не стоит поддаваться искушению повалить ее на землю, грубо сорвать с нее одежду, уступая безумному, непреодолимому желанию. Он опасался, что ночь и даже сама жизнь окажется коротка, чтобы иссякла сила этого урагана. Медленно и чуть неловко из-за того что дрожали руки, он принялся расстегивать на ней блузку, и ему открывались теплая ямка подмышек, изгиб плеч, маленькие груди и орешки сосков: они были точно такие, как он представлял себе, когда на мотоцикле она прижималась к его спине, или когда склонялась над монтажным столом, или когда они обнялись и соединились в незабываемом поцелуе. В углублениях ладоней, под его руками свили гнездо две теплые неприметные ласточки, а белая, как лунное серебро, девичья кожа затрепетала от прикосновения. Франсиско приподнял Ирэне: она стояла перед ним, а он, опустившись на колени, прижался лицом меж ее грудей, потянулся к их скрытому теплу, вдыхая аромат, схожий с запахом дерева, миндаля и корицы; он развязал ремешки ее сандалий — его глазам предстали ноги девочки, и, лаская, он узнавал их, они ему такие и снились — невинные и легкие. Он снял с нее брюки, и ему открылась упругая округлость ее живота, темная впадина пупка, удлиненная ложбинка на спине — он ее гладил горячими ладонями, — и ее округлые, чуть покрытые золотистым пушком бедра. Он смотрел на нее: ее обнаженная фигура вырисовывалась на фоне глубокого ночного неба, — и тогда его губы заскользили по ее телу, словно прокладывая невидимые дороги, спускались в долины и проделывали туннели, — так он рисовал географическую карту ее тела. Она тоже опустилась на колени, а когда тряхнула головой, копна ее волос рассыпалась, и темные в ночи локоны заплясали на ее плечах. Франсиско сбросил с себя одежду: они смотрели друг на друга, словно первые мужчина и женщина — еще до познания изначальной тайны.