— Да неужели? Фурия, я не верю своим ушам!
— Я не фурия, я чудачка.
— Согласен, продолжай, не останавливайся, меня возбуждает твоя самокритика.
— Нет, правда, я будто не от мира сего. Меня словно вытряхнули с одной из этих книг, — сижу на своём импровизированном диване, поджав под себя ноги, натянув длинный чёрный свитер до самых колен, и философствую, пока этот Аполлон сканирует меня своим пристальным взглядом будто подопытную мартышку. — Другая на моём месте давно бы потянулась к такому парню: находчивому, симпатичному, смешному…
— По-моему, это сейчас какого-то кролика описала: находчивый, симпатичный, смешной, ещё добавь пушистый и будет точь-в-точь.
— Да, правильно, спасибо, что перебил и поправил. К такому заносчивому смазливому бандюге, коварному аферисту каких свет ещё не видел, с такой обворожительной улыбочкой, что у всех без разбору женщин начинает кружиться голова. Уверена, ты любишь секс, и ты большой фантазёр и развратник, с тобой можно было бы полдня не вылезать из кровати. С тобой можно поговорить о чём угодно, это один из главных факторов. У тебя куча ворованных денег и тёмное прошлое. И ты умеешь печь торты — это второй жирный плюс. Но понимаешь… для меня во всём сейчас присутствует одно большими буквами «но». Когда я смотрю как ты двигаешься, как иногда бросаешь на меня пристальные взгляды — я почему-то сразу вспоминаю Дамира. Когда я касаюсь своего тела, я снова вспоминаю как его руки и губы касались моей кожи, и мне хочется сохранить эти ощущения в памяти. Всё ещё хочется помнить тот трепет, эту каждую эмоцию на грани, этот срывающийся шепот. Глаза цвета виски и красивые длинные пальцы. Меня ослепило им будто вспышкой. И я очень на него обижена, даже зла, но себя, кстати, тоже. Но я пока что хочу сохранить ощущения от этой вспышки, не накладывая отпечатки других отношений. А ещё может, потому что я прочла в «Послании леса», что пока ты носишь ребёнка нельзя допускать связи с другими мужчинами, иначе судьба, таланты и силы этого ребёнка спутываются, его будто оплетают чужой энергией, связываю по рукам и ногам. И тогда такой ребёнок рождается несчастным, не ощущая своего предназначения, потеряв смысл, энергетически истощённым. Поэтому в те далёкие-далёкие времена, если даже женщину изнасиловал враг, ведь тогда нападения кочевников было достаточно распространённым явлением, муж не делил с ней ложе, пока дитя не появлялось на свет. Несмотря на то, что ребёнок был зачат без любви, он рождался невероятно сильным и выносливым.
— Я понял, что книги тебе читать вредно. Начитается всякого бреда доисторических времён и забивает потом себе этим голову, — недовольно ворча, Куин снова отворачивается к плите. — То есть, пока не родится ребёнок мне нужно чаще работать руками и снимать напряжение самостоятельно? И только потом у меня может появиться надежда?
— Что-то вроде того.
— Ты действительно с приветом. Лучше не выкладывай из камней послание в космос, а то прилетят эти твои с планеты чудаков и свиснут тебя раньше времени. Я подожду, я уже говорил, что я терпеливый. И я абсолютно уверен, что когда мы поднимем кипишь в Лондоне, когда затеем судебный процесс против этой клиники «Щедрое лоно», ты увидишь своего Дамира совсем в другом непривлекательном образе и все твои сохранённые впечатления, которые ты тут собралась законсервировать — выветрятся со скоростью пули!
Ночь, за окном непроглядная темень, в стекло размеренно барабанит дождь, у меня замёрз нос и стопы, я уже даже не против перебраться к Куину и согреться рядом с ним. Но через минуту понимаю, что же меня разбудило. Стон. Который снова повторился.
— Куин, — заползаю на кровать и трясу его за плечо. — Тебе приснился кошмар? Всё в порядке?
— А-а-а, зуб…зуб так разболелся, что сдохнуть хочется, — стонет он, поворачиваясь ко мне лицом.
— Выпей обезболивающее, а завтра нужно ехать к врачу.
— Нет! — злобно рычит он.
— Что нет? Нет лекарства?
— Никаких стоматологов! Не поеду! Проглочу ещё пару таблеток и к утру пройдёт.
Но к утру не прошло, а уснуть под эти стоны у меня не получилось.
— Так, собирайся и поехали! Зачем терпеть эти мучения?! Поднимайся! — пытаюсь стащить с него одеяло, в которое он вцепился мёртвой хваткой.