Это были всего лишь иллюзии. Он уходит на работу. Как всегда, бизнес на первом месте. Еще один рабочий день. Всего лишь!.. По его мнению, часть его сделки выполнена. Вспомнив об этом, она отошла от бара и прошла в комнату, которую использовала в качестве кабинета.
К тому времени, как он спустился вниз, Марси ждала его у лестницы. Она подала ему дубленку и придержала ее, пока он вдевал руки в рукава.
- Когда ты будешь дома сегодня вечером? - спросила она, поправляя ему воротник.
- Около пяти.
- Обед в шесть тебя устроит?
- Прекрасно.
Засунув руки за борт его дубленки, она положила белый конверт в нагрудный карман рубашки. Оставив руку на его груди, она поднялась на цыпочки и быстро поцеловала его в губы.
- До встречи.
Он резко дернул головой.
- Да, до встречи.
Чейз рванул к двери так, будто в доме был пожар.
Так как Марси никогда не ходила в контору так рано, она присела на коврик у камина, взяла кочергу и рассеянно помешивала тлеющие угли под слоем остываюшего пепла. Когда она осторожно добавила к ним растопку, огонь разгорелся.
Наблюдая, как новые язычки пламени пожирают поленья, Марси пожелала, чтобы ей так же быстро и легко удалось разжечь страсть своего мужа. Сейчас это казалось безнадежной задачей, но, если такая возможность вообще существовала, она была полна решимости использовать ее. Она преодолела жестокость - по большей части ненамеренную - со стороны своих ровесников в детстве. С успехом завоевала уважение коллег и заработала целое состояние. На нее больше не смотрели просто как на Гусенка Джонс.
Все другие ее цели, однако, меркли по сравнению с задачей заставить Чейза полюбить себя. Деньги, которые она вложила, не имели значения. Она поставила на карту гораздо больше - свою гордость, свою женственность, свое будущее счастье. При такой высокой ставке она просто обязана была выиграть.
Чейз несколько раз похлопал белым конвертом о ладонь, прежде чем приподнял клапан пальцем и вскрыл его. Чек был выписан на его личный счет, открытый специально для этого. Она проявила достаточно такта, чтобы не направить деньги непосредственно в банк, пощадив, таким образом, его гордость. Надо отдать ей должное, передача денег произошла самым деликатным образом. Сумма на чеке была щедрой, большей, чем нужно. Остаток денег даст возможность для нескольких месяцев работы.
С некоторым раздражением он швырнул чек на стол и подошел к окну. Невидяще уставился в матовое стекло.
Он чувствовал себя нахлебником.
Но он и был таковым.
Она не произнесла ни единого слова осуждения или жалобы, но он знал, что вчера ночью сделал ей больно: психологически - наверняка, а возможно - и физически.
Сама этого не заметив, она слегка поморщилась, когда садилась на табурет в баре. Он оставил ее, а она испытывала неудобство, если не боль, это заставляло его чувствовать себя скотиной. Он едва не высказал озабоченность ее самочувствием, но не хотел никакого упоминания о брачной ночи. Ни в каком контексте. Потому что, если бы они заговорили о ее физической боли, то могли затронуть и ее душевную рану, а с этим ему уже не справиться. Он мог пообещать никогда больше не причинять ей физических страданий... А душевных?
Было очевидно, что она надеялась на то, что они проведут этот день дома вместе. Она сказала, что собиралась пойти в свою контору, но с каких это пор она надевает шелковую домашнюю пижаму и домашние тапочки на работу?
Он не мог бы провести с ней день наедине и не пойти в спальню. Из этого ни черта не вышло бы. Поэтому, как последний трус, он бросил ее в сомнениях на свой счет, не подозревающей, что он сбежал не потому, что прошлая ночь была так плоха, а потому, что она была так чертовски хороша.
Да, Марси, возможно, подумала, что он покинул ее постель вчера ночью потому, что почувствовал отвращение к ней, тогда как в действительности все было как раз наоборот...
Взъерошив рукой волосы, он выругался. До вчерашней ночи он не чувствовал себя виноватым в этом браке. Теперь он чувствовал себя очень виноватым. Вина вызывала тошноту в желудке. Вина разъедала внутренности подобно коварной бацилле.
- Признайся, - шептал он себе, - вчера ночью тебе не хотелось уходить из ее постели. Поэтому ты не остался, не доверял себе? Она была такой упругой, такой... Господи, помоги! - Он хотел снова заниматься с ней любовью. И еще, и еще раз... после Тани этого с ним не случалось.
Он прижался лбом к холодному оконному стеклу и плотно зажмурил глаза, стараясь не вспоминать, как выглядела Марси, одетая только в золотой, дрожащий свет свечей, фарфора и огня...
Тело его под джинсами напряглось, когда он подумал о ее торчащих сосках. Он хотел ощутить кончиком языка их вкус, втянуть их в рот...
Он так погрузился в свои фантазии, что не заметил "Мустанг" Лаки, свернувший к дому и затормозивший у входа. Чейз подскочил, когда брат быстро вошел в контору, на ходу снимая пиджак.
Лаки тупо уставился на него.
- Что ты здесь делаешь?
- Я здесь работаю.
- Не валяй дурака. Что ты здесь делаешь сегодня? Где твоя жена?
- Вероятно, в своей конторе.
- Несколько коротковатый медовый месяц, правда?
Чейз нахмурил брови, надеясь подавить его любопытство. Но Лаки никогда не смущали грозно нахмуренные брови брата.
- Как все прошло?
- Что?
- Ты что, поглупел? - нетерпеливо воскликнул Лаки, упираясь руками в бока. - Прошлой ночью. Как это было?
- Ты надеешься услышать репортаж о каждом обмене ударами, как с боксерского матча?
Лаки широко ухмыльнулся.
- Ты не случайно подобрал такое сравнение?
- Не твое собачье дело.
Лаки хохотнул, сделав собственные выводы. Чек на столе привлек его внимание. Он взял его, прочел цифру, присвистнул.
- Ну, ты, наверное, сделал нечто такое, что даме понравилось. И сделал это очень хорошо.
- Это не смешно. - Чейз выхватил у брата чек. - Держи свои грязные мысли подальше от моей жены и от моих личных дел.
Все еще посмеиваясь, Лаки подошел к горячей плитке и налил себе чашечку кофе, сваренного Чейзом.