Дверь в его квартиру была не закрыта.
На Глеба во второй раз за день пахнуло смертельным холодом.
Замирая от страха, он осторожно зашел в родной дом и, отчего-то стараясь не шуметь, пошел по ковровой дорожке вдоль длинного коридора.
Никто не кричал, не причитал, не плакал. Ну и – слава Богу.
Может, еще не сказал? Тогда Глеб успел вовремя.
Он хотел свернуть на кухню – именно там по старой привычке Томка любила принимать гостей, – как вдруг остановился.
Удивленный? Пораженный? Потрясенный?
…Пожалуй, скорее усталый и обессиленный.
Он стоял в темном коридорчике и судорожно соображал, что делать.
Двустворчатая дверь в большую комнату была открыта, и Глеб отчетливо видел на белом пушистом ковре – сам тащил выбранную Томкой экзотику – две пары неподвижных ног. Одна из них – внешняя, раскинутая, – несомненно, принадлежала Томке. Вторая, несложно догадаться, Николаю Ивановичу, его доброму гению.
Вот почему так напрягся Петруха.
Глеб стоял, не в силах ни сказать что-нибудь, ни даже шевельнуться. И смотрел, смотрел…
Никакой порнографии, кстати, не наблюдалось: взору Железнова были доступны конечности от колен и ниже. Причем у Томки лишь одна нога была голой, на второй гармошкой болтались наполовину скинутые джинсы и колготки. Ноги его начальника и вовсе были приличным образом прикрыты.
Неприличные образы, если не входить в комнату – а Глеб не хотел входить (он и сейчас боялся до смерти напугать жену), – можно было только додумывать. Зато додумывались они легко.
– Не надо было тебе приезжать, – тихо сказала Томка. Глеб вздрогнул, не сразу сообразив, что это сказано не ему.
– Не переживай. Он уже на подлете, – хохотнул Николай Иванович, что-то невидимо, но старательно делая.
– Не надо было, – повторила она. – Я боюсь, когда так…
– Со мной ничего не бойся, – жестко сказал Николай Иванович, и две пары ног ритмично задвигались.
Еще с минуту Глеб как зачарованный смотрел на это чудовищное движение. Потом медленно, по-таежному неслышно развернулся и ушел тем же путем. На выходе все-таки не удержался, хлопнул дверью сильнее, чем хотел.
Бегом спустился по лестнице.
Снова кивнул консьержу – отставному полковнику.
Снова прошел мимо совсем слившегося с рулем Петрухи.
Перейдя улицу, машинально посмотрел на свои окна. Увидел бледное пятно лица за тонированным трехслойным стеклопакетом. Жива, значит, дай Бог ей здоровья.
И даже машинально – как каждое утро – помахал ей рукой. Правда, не дождался ответного жеста.
Уже подходя к метро, вытер глаза. Две катастрофы в день – это много.
Перед глазами плавали раскинутые ноги с наспех стянутыми джинсами. Что ж они так торопились?
Жгла обида. Злость. Ощущение предательства.
Но повеситься не хотелось.
Может, он просто недостаточно сильно любил свою жену?
5
В метро Железнов не зашел. А куда ехать?
Вместо этого бесцельно побрел по улице.
На улице же было скверно. Погодка точно соответствовала всему происходящему. И без того серый февральский денек получил холодный прибавок в виде колючей снежной крупы, разбрасываемой невесть откуда взявшимся ветром.
Время от времени Глеб рукой вытирал лицо, но через пару минут оно все равно становилось мокрым.
Мысли были спутаны и крутились вокруг двух визуальных центров – огненного озера на месте падения основной части фюзеляжа и двух пар ног на длинном белом ворсе ковра.
Получив очередную порцию шока в первой теме, мозг механически переключался на вторую, как будто его зациклило в мазохистском стремлении саморазрушения. Глеб, конечно, не знал, что именно так действует механизм синтеза – как говорят врачи соответствующей специальности, – «депрессивного эпизода». Но точно знал, что чем дальше бежали по навязчивому кругу его мысли, тем более невыносимым становилось его состояние.
Однако не все ужасное – фатально.
Дело в том, что молодой и здоровый организм Глеба внезапно захотел пищи. Внезапно – потому что пару минут назад, всецело поглощенный очередным расковыриванием своей боли, он и думать не думал о еде.
А тут вдруг отвлекся по случайной причине – гуднул какой-то парень на «Жигулях», возмущенный тем, как он, полузомбированный, переходил дорогу, – и Глеб явственно осознал, что его организм хочет есть.
Он даже улыбнулся в первый раз после катастрофы. Вот уж точно: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.