— Soo Yarrow. Wuhfvayfvoo. Sa mfa, zh’net Tastimak. R’gateh wa fnet.
Хэл, стараясь не издать ни звука, приподнялся. За шиворот словно сунули кусок льда. Шепот шел из окна, и Хэл посмотрел туда. В квадрате плотного лунного света, словно на гравюре, вырисовывался силуэт женской головки. И гравюра вдруг ожила — сверкнула жемчужная кожа поднявшейся руки, и белый палец перечеркнул темное пятно губ.
— Poo wamoo tu baw choo. E’ooteh. Seelahs. Fvooneh: Fvit, seelfvoopleh.
Он встал, подчиняясь таинственному зову, и, словно получив большую дозу наркотика, непослушными ногами побрел к выходу. Однако он все же сохранил какие-то остатки разума, так как по дороге оглянулся, спит ли Порнсен.
На секунду им снова овладела выдрессированная годами сознательность и громко воззвала, чтобы он немедленно разбудил иоаха. Но он сумел заглушить в себе этот зов и отдернул руку, уже было потянувшуюся к плечу ангела-хранителя. Он должен использовать свой шанс. Тем более что в голосе женщины звучали страх и нетерпение, говорившие о том, что она, очевидно, находится в отчаянном положении и нуждается в его помощи. И совершенно очевидно, что она не хочет, чтобы он будил Порнсена.
Да и что может сказать или сделать Порнсен, если только узнает, что здесь женщина?
Женщина? Но откуда здесь быть женщине?
Ее слова что-то напоминали ему. Где-то внутри было ощущение, что он что-то знает о языке, на котором она говорила. Но он никак не мог вспомнить что.
Он замер. О чем он думает? А если Порнсен вдруг снова проснется и посмотрит на его койку, чтобы убедиться, что его подопечный на месте? Хэл вернулся и из сумки, пиджака и одеяла смастерил подобие человеческой фигуры, которое прикрыл простыней. Если повезет, иоах спросонья сможет принять это за силуэт спящего Хэла.
Покончив с этим, он босиком прокрался к дверям. Их охраняла статуэтка архангела Гавриила с полураспахнутыми крыльями и занесенным над головой мечом. Это был сторожевой механизм: как только в поле, окружавшем его на два фута, появится объект массой больше мыши, тут же сработает сигнал на браслете Порнсена и раздастся звонок, как в том случае со щекастым жуком, и иоах вынырнет из самого глубокого сна.
Конечно же, он поставил ангела в дверях не только для того, чтобы преградить вход случайным посетителям, но и для того, чтобы Хэл не мог покинуть комнату, не уведомив своего иоаха. Единственной причиной, по которой он мог это сделать, было отсутствие во дворце отхожего места и необходимость выходить по нужде на улицу; а иоах должен был его сопровождать при этом, чтобы быть уверенным: его подопечный не будет делать ничего, кроме того, что должно делать в таком случае.
Хэл взял мухобойку из упругой древесины. Ее ручка не обладала массой, достаточной для того, чтобы воздействовать на поле сторожа. Очень осторожно он протянул трепещущую ручку к статуэтке и тихонечко стал ее отодвигать от дверей.
Приходилось действовать очень аккуратно, чтобы не уронить ее, так как это автоматически вызвало бы сигнал тревоги. Правда, его задачу облегчало то, что в этой комнате хлам и обломки, накопившиеся за века, были убраны, а пол, отполированный ногами многих поколений, был зеркально-гладким.
Оказавшись снаружи, Хэл так же осторожно вернул статуэтку на место. Сердце его колотилось как сумасшедшее. Напряжение от возни с ангелом и волнение от предстоящей встречи с женщиной слились. Он завернул за угол.
Женщина успела отойти от окна и спрятаться за статую коленопреклоненной богини ярдах в сорока от него. Он шагнул в ее сторону и только сейчас понял, почему она спряталась: к нему шел Фобо. Хэл кинулся к нему, чтобы успеть перехватить его достаточно далеко от женщины и в то же время отойти подальше от дома, чтобы их разговор случайно не разбудил Порнсена.
— Шалом, алоха, добрых снов. Сигмен любит тебя, — сказал Фобо. — Ты чем-то обеспокоен. Все еще переживаешь аварию?
— Нет. Просто хочется еще полазать по этим руинам. Они так красивы, особенно в лунном свете.
— Да, они великолепны, прекрасны, сверхъестественны и немного печальны. Я много думал об этих людях, о множестве поколений людей, рождавшихся здесь, игравших, смеявшихся, плакавших, сражавшихся, дававших жизнь другим и умиравших. А теперь все они мертвы, до единого, все обратились в прах. Ах, Хэл, это вызывает у меня слезы и горестные раздумья о собственной судьбе.
Фобо вытащил из кармана платок и высморкался.
Хэл подумал, как много человеческого в этом чудовищном порождении Этаоза. Этаоз. Странное название со странной историей. Как там было? Якобы тот, кто открыл эту планету, впервые увидев ее обитателей, воскликнул: «Это — Оз!» И действительно, аборигены внешне напоминали жука-профессора Очкеца, придуманного Фрэнком Баумом. У них были круглые тела и непропорционально тонкие конечности. Их рты напоминали две растянутые в ширину латинские «V», вставленные одна в другую. Губ у них было четыре — по одной на каждую перекладинку V, разделенных между собой разрезом. Когда-то на заре эволюции они исполняли функции рук, теперь же это были рудиментарные органы, изменившиеся настолько, что вряд ли кто-то мог бы предположить их прежнее назначение. Когда широкий рот этаозца распахивался в дружелюбной улыбке, землян бросало в дрожь. Зубов как таковых у жуков не было, вместо них на челюстях торчали острые зазубренные выросты. С неба свисала кожаная складка — рудимент второго верхнего языка. Именно он придавал речи этаозцев переливчатость, и с его помощью они издавали такие трели, что земляне тщетно ломали языки, пытаясь их сымитировать.
Кожа очкецов была слабо пигментирована, как у Хэла, — бледного, как все рыжие. Но там, где кожа у него была розовой, у них она была салатовой; основой их крови была медь, а не железо. Или, по крайней мере, так они говорили, так как до сих пор отказывались дать землянам кровь для научных исследований. Правда, сейчас дело сдвинулось, и они пообещали дать разрешение в течение ближайших четырех-пяти недель. Их отказ — настаивали они — связан с определенными религиозными табу. Но как только они окончательно убедятся, что землянам кровь нужна не для того, чтобы ее пить, они тут же дадут им возможность взять пробы.
Макнефф не особенно им верил, хотя истинных причин отказа понять не мог. Поэтому он продолжал вести переговоры, тщательно скрывая свое нетерпение. Ведь не рассказывать же жукам, зачем на самом деле землянам так нужна их кровь!
Метаболизм, основанный на меди, а не на железе, должен был сделать этаозцев слабее землян как в физическом, так и в психическом смысле. Их кровяные шарики, в отличие от эритроцитов, были не настолько эффективными переносчиками кислорода, чтобы организм мог работать интенсивно. Но Природа всегда компенсирует недостачу чего-то: у Фобо было два сердца, которые к тому же бились быстрее, чем сердце Хэла, а артерии и вены у них были шире, чем у землян. Но, несмотря на это, любой землянин дал бы сто очков вперед самому быстрому спринтеру Этаоза.
Хэл уже раздобыл их книгу по эволюции, но, так как читать ее пока мог лишь с пятого на десятое, удовлетворялся разглядыванием множества цветных иллюстраций. А жуки объясняли, что на них нарисовано.
Хэл абсолютно не воспринял их теорию эволюции.
— Вы говорите, что млекопитающие произошли от доисторического морского червя! Но это же неверно! Мы знаем, что первичной формой наземной жизни была амфибия. Потом ее хвост развился в две ноги, и она утратила способность усваивать кислород из морской воды. Затем она эволюционировала в рептилию, потом в примитивное млекопитающее, затем в праобезьяну, затем в обезьяну и наконец прямоходящий разумный вид и вот — венец творения — современный человек!