Хэл хотел бы еще немного продолжить свои исследования, но ему нужно было торопиться. Ночь проходила, а у него осталось невыполненным кое-что еще.
Кое-что, от чего мурашки бежали по коже.
Порнсен тем временем снова протянул Хэлу блокнот.
«Сын мой, меня мучает ужасная боль. Прошу, не медли, доставь меня на корабль. Я никогда не предам тебя. Разве я когда-нибудь не выполнял своих обещаний? Я люблю тебя».
«Единственные обещания, которые ты всегда выполнял, — это выпороть меня», — подумал Хэл.
Он задумчиво посмотрел на муравьев, все еще прятавшихся в тени между деревьями и отсюда похожих на грибы с белыми шляпками. Они терпеливо ждут, пока он уйдет, чтобы продолжить свой пир.
Порнсен снова что-то залопотал и уронил голову.
— Ну почему — мне? Почему именно я? — прошептал Хэл, а в голове его билось: «Нет, я не смогу. Не сумею. Мы с Жанет можем попросить убежища у очкецов. Хотя бы у Фобо, например. Они могут спрятать нас. Вот только захотят ли? Если бы только я был в этом уверен… Но ведь — нет. Кто их знает, а вдруг они выдадут нас уззитам?»
— Нет смысла тянуть, — сказал он сам себе шепотом и застонал уже в голос: — Ну почему я должен это делать? Почему он не сдох сразу?
И он вытащил из-за голенища сапога длинный нож.
В этот момент Порнсен поднял голову. Он, казалось, искал Хэла своими выжженными глазницами, руки тянулись к нему, страшная карикатура на улыбку скривила шелушащиеся губы.
Хэл торжественно занес над ним нож и громко произнес:
— Жанет! Я делаю это ради тебя!
И он не смог опустить нож, он выронил его и отступил.
— Нет, я не могу этого сделать, — с грустью вздохнул Хэл, — Не могу, и все.
Теперь ему снова придется изобретать что-то, что не позволит Порнсену рассказать обо всем на корабле, или что-то, что позволит им с Жанет поскорее удрать.
Более того, его совесть проснулась и теперь громко требовала, чтобы он проследил за тем, чтобы Порнсену была оказана медицинская помощь. Теперь страдания иоаха заставляли самого Хэла корчиться от сочувствия. Ах, если бы хватило духу его убить — он бы уже не мучился! Но не получилось.
Порнсен встал и, протягивая руки вперед, словно в поисках Хэла, сделал несколько шагов, бормоча что-то сожженными губами. Хэл молча отступил, лихорадочно соображая, что делать дальше. Сейчас у него в голове была только одна мысль: забрать Жанет и удирать куда глаза глядят! И посылать очкецов за Порнсеном, чтобы они отвели его на корабль, не следует, ничего, пусть еще чуть-чуть помучается. Хэлу сейчас необходима каждая секунда, а тратить время на то, чтобы облегчать страдания иоаха, — это просто предательство по отношению к Жанет! Да и к самому Хэлу тоже.
Порнсен тем временем медленно продвигался вперед, волоча ноги по траве, чтобы не споткнуться, пока наконец не задел ногой останки очкеца. Он остановился и наклонился пощупать, что это такое. Когда его руки коснулись костяка и залезли в таз, он застыл, пораженный догадкой. Несколько секунд он не двигался, затем его руки стали лихорадочно сновать по всему скелету, чтобы определить его размеры. Его пальцы суетливо обежали вокруг черепа, ощупывая по пути свисавшие остатки кожи.
Пораженный мыслью, что существо, которое так объело жука, может быть где-то рядом, а он — совершенно беспомощен, иоах вскочил и помчался очертя голову. Он пересек полянку, и тут же до Хэла донесся душераздирающий вопль, резко оборвавшийся на высокой ноте — Порнсен врезался в дерево и упал. Но, прежде чем он успел подняться, его тело скрылось под копошащейся массой чавкающих и посвистывающих грибообразных трупоедов.
Хэл не смог вынести этого зрелища — не слушая доводов разума, он, издав отчаянный вопль, бросился на муравьев. И они тут же разбежались, снова укрывшись в тени деревьев.
Хэл опустился рядом с Порнсеном на колени и осмотрел его. За несколько секунд эти твари успели разорвать всю одежду в клочки и кое-где добраться до тела.
Яремная вена была перекушена.
Хэл со стоном поднялся на ноги и поспешил прочь. За его спиной снова послышалось посвистывание и причмокивание — муравьи вышли из укрытия и вернулись к трапезе. Но Хэл ни разу не обернулся. Лишь когда он вышел на освещенную улицу, напряжение, так долго в нем копившееся, нашло наконец выход. По его щекам покатились слезы, плечи затряслись от рыданий. Он качался из стороны в сторону, как пьяный. Желудок разрывало от боли, тошнота снова подступила к горлу.
Он сам не знал, что его так крутит: горе или последний взрыв ненависти, потому что объект его ненависти больше уже не сможет ему отомстить? Возможно, было и то и другое. Но каково бы ни было это чувство, оно действовало на его тело словно яд: свинцовая усталость сковала его ноги, руки отяжелели, у него едва хватило сил подняться по ступенькам дома.
И все же на сердце у него было легко, ибо рука, сжимавшая его, разжалась теперь уже навсегда.
ГЛАВА 13
Из-под декоративной арки у входа в дом навстречу землянину скользнула высокая тень в светло-голубом, похожем на саван одеянии. Это был Фобо, сочувственник. Он откинул капюшон, и Хэл увидел, что одна щека у него расцарапана, а вокруг правого глаза расплылся огромный синяк.
— Какой-то жуч-чара сорвал с меня маску и распахал мне всю морду, — сказал он со смешком. — Но было весело. Время от времени можно позволить себе немного расслабиться и отвести душу. А как ты выбрался из этой заварухи? Я боялся, что тебя может замести полиция. В моих глазах ты от этого ничего, бы не потерял, но думаю, ваши с корабля посмотрели бы на это крайне неодобрительно.
Хэл слабо улыбнулся:
— Неодобрительно — это слишком мягко сказано.
И мысленно удивился тому, что Фобо предполагал реакцию иерархов на подобное событие. Так сколько же эти очкецы на самом деле знают об обитателях Земли? Может, они все-таки в курсе той игры, которую ведет с ними Гайяак, и уже готовятся к отражению атаки? Но если и так, то чем им защищаться? В развитии техники они намного отстали от Земли. Правда, они обогнали землян в изучении психики, но это объясняется тем, что церкводарство в свое время объявило: в психологии уже открыто все необходимое и в дальнейших исследованиях поэтому нет никакой нужды. В результате все научные разработки в этом направлении были закрыты.
Впрочем, Хэл чувствовал себя совсем разбитым, ему было не до очкецов и их наук. Все, о чем он мечтал, — это как можно скорее добраться до постели.
— Я расскажу тебе, что со мной случилось. Но только завтра.
— Догадываюсь, — ответил Фобо. — Твоя рука говорит за тебя. Пошли-ка со мной, тебе надо подлечиться. Яд ночного кайфеца слишком опасен.
Хэл позволил увести себя, как ребенка, к Фобо домой, где тот смазал рану мазью, от которой ему сразу стало легче.
— Шиб и еще раз шиб, — сказал Фобо. — Отправляйся в постель. Все разговоры завтра.
Хэл поблагодарил его и спустился на свой этаж. Он долго рылся в карманах и, лишь помянув имя Сигмена всуе, смог отыскать ключ. Заперев за собой дверь, он позвал Жанет. Очевидно, она, услышав, как открывается входная дверь, спряталась в своем укрытии в спальне. Но вот она уже рядом с ним и обнимает его.
— Maw num, maw num! Что случилось? Я так беспокоилась за тебя. Я уже думала, что, если ты не придешь до утра, я буду кричать.
Хэлу стало совестно, что он заставил ее так волноваться. Но к угрызениям совести примешивалась радость: ведь она так волновалась — за него! Мэри, конечно, тоже переживала за него, но она была слишком вышколена подавлять свои эмоции из чувства долга. И все, чем бы она встретила его в такой ситуации, была бы лекция о его многоложном поведении и о том, что он сам во всем виноват.