— Тьфу! — произнес Мапфэрити. — Опять та перепончатоногая ведьма!
Растиньяк не ответил ей. Взяв у Арчембода широкий шелковый кушак, он обвязал его вокруг пояса и пристегнул к нему шпагу в ножнах, которую подал ему Арчембод. Мапфэрити вручил ему шляпу москитера, и Растиньяк нахлобучил ее себе на голову. Напоследок он взял Кожу, которую протянул ему упитанный похититель яиц.
Какое-то время Растиньяк колебался. Ведь это была его Кожа — та самая, которую он носил с шести лет. Она росла вместе с ним, двадцать два года питаясь его кровью. Облегавшая его, словно одежда, она была для него и надзирателем, и обличителем. С ней он расставался лишь в стенах своего родного дома, или когда шел купаться, или же когда сидел в тюрьме — чем ой, кстати, и занимался в последние семь дней.
Когда с него сняли его вторую Кожу, он ощутил себя голым и беспомощным, отрезанным от своих ближних. Но с тех пор прошла целая неделя. После того как он заметил Люзин, в нем зародилось какое-то странное чувство. Сначала это был испуг. Он вынудил его цепляться за решетку, словно та была единственным устойчивым предметом в центре бешено вращающейся вселенной.
Позднее, когда миновал этот первый приступ головокружения, последовал второй, больше похожий на состояние опьянения — Растиньяка буквально опьянило счастье быть индивидуальностью, осознание того, что он уже не часть толпы, а самостоятельная личность. Без Кожи он мог думать обо всем, что ему взбредет в голову. Над ним больше не было надзирателя.
И вот теперь он, вырвавшись из тесной камеры, снова стоял на поверхности земли. Но стоило ему покинуть ту тюремную шахту, как он встретился со своей прежней второй Кожей.
Арчембод, перекинув Кожу, словно плащ, через руку, протягивал ее Растиньяку. Она напоминала скорее поношенную одежду. Бледная и вялая, Кожа имела почти прямоугольную форму с четырьмя отростками по углам. Стоит Растиньяку положить ее на спину, и она тут же вонзит в его вены четыре крохотных полых зубчика, а присосками на внутренней поверхности своего гладкого тела прижмется к нему. Ее длинные верхние отростки обнимут плечи и грудь, а нижние — поясницу и бедра. Вскоре она утратит свою бледность и дряблость и станет розовой и слегка выпуклой, пульсируя кровью Растиньяка.
Глава 5
Растиньяк колебался лишь несколько секунд. А затем позволил привычке, выработавшейся в течение всей жизни, одержать верх. Вздохнув, он подставил спину и моментально почувствовал на своих плечах холодное прикосновение живой плоти и слабый укус четырех зубчиков, прикрепляющих Кожу к плечам. И по мере того как его кровь вливалась в живое существо на его плечах, он чувствовал, как оно все теплеет и набирает силу. Оно все ширилось, с любовью и нежностью мягко обволакивая своего носителя. Он знал, хотя и не мог чувствовать, что сейчас оно проталкивает по желобкам в зубчиках свои нервы. Чтобы соединить их с его нервами.
Минутой спустя он ощутил первую из ожидаемых им rapport[39]. Она проявилась в нем не на мысленном уровне. Сначала все тело стало просто покалывать, а затем к нему вдруг пришло осознание чувств тех, кто стоял рядом с ним.
Каким-то потаенным уголком разума он воспринимал их как неких бесплотных призраков. Но какими бы бледными и размытыми они ни казались, их можно было легко узнать. Мапфэрити, приняв угрожающие размеры, нависал над остальными — эдакий просвечивающийся насквозь колосс, изливающий целые потоки энергетических частиц уверенности в собственной грубой силе. Поедатель мяса, не уверенный в своем будущем, с надеждой уповающий на Растиньяка, который выведет его на правильную дорогу. И с мощной струей гнева, направленного против тех, кто навязал ему Кожу.
Арчембод был фантомом пониже. Малорослый даже в своих психических проявлениях, он выстреливал вспышками нетерпения, поскольку его не устраивала слишком медленная, с его точки зрения, речь говорящих. Его мысли неслись вскачь, опережая их языки; его пальцы беспрестанно извивались, словно готовясь обхватить нечто ценное — предпочтительнее яйца золотого гуся. И наконец — его необыкновенное стремление быть в курсе всего. Он был одно сплошное веретено на двух ножках и вместе с тем — прекрасный человек, незаменимый в любом деле, требующем активных действий.
А вот стражника, находившегося в состоянии оцепенения, Растиньяк едва различал. Он представлялся Растиньяку в виде щупалец какого-то растения на морском дне, безмятежно и бессознательно колеблющегося в зеленых сумерках.
На общую картину упало постороннее пятнышко, тоже испускавшее лучи, и тут же пропало. Это был дикий светлячок, который в своем стремительном падении пронесся над ними и нарушил приглаженное отражение, воспроизводимое Кожами.
Кожи действовали по определенному принципу. Они проникали в ваш организм и выясняли, что вы чувствуете и как проявляете свои эмоции, а затем передавали это ближайшим Кожам, которые затем воспроизводили психосоматические реакции[40] своих хозяев. Затем все они объединялись в одно целое так, чтобы каждый владелец Кожи смог различить групповое чувство и в то же время, хотя и намного слабее, чувство индивидуумов гештальта[41].
Данная функция Кожи была не единственной. Созданный на биофабриках паразит применялся еще и для некоторых других социальных и биологических целей.
При этой мысли Растиньяк впал в задумчивость. И неудивительно. Кожи оказывали замедляющее воздействие. Владелец Кожи медленнее думал, медленнее действовал и испытывал намного большее удовлетворение жизнью.
Но сейчас, с усилием оторвав себя от созерцания чувствоформы, Растиньяк пробудился. Их ожидали дела, а бесцельно стоять на месте и в приятном ничегонеделании воспринимать гармонию группового чувства не предполагалось.
Он жестом указал на лежавшую ничком фигуру москитера.
— Так вы даже не ранили его?
— Нет, — громыхнул ссассарор. — Я слегка оцарапал его зубом сонной змеи. Он будет спать еще час или около того. К тому же мне даже не разрешили бы ранить его. Ты забываешь, что это дело было самым тщательным образом подготовлено и сорганизовано королевским официальным устроителем побегов из тюрьмы.
— Me’dt! — выругался Растиньяк.
— А в чем дело, Жан-Жак? — встревожился Арчембод.
— Разве мы не можем сделать что-либо сами и ни от кого не зависеть? Неужели королю надо во все вмешиваться?
— Ты ведь не хочешь, чтобы мы воспользовались случаем и пролили кровь, а? — выдохнул Арчембод.
— А для чего вы тогда нацепили эти шпаги? В качестве декораций? — проворчал Растиньяк.
— Seelahs, m’fweh, — предупредил Мапфэрити. — Если ты переполошишь других стражников, то поставишь их в неловкое положение. Они будут вынуждены выполнить свой долг и снова изловить тебя. А устроителю побегов влепят выговор за то, что он не справился со своими обязанностями. Его даже могут понизить в должности.
Растиньяк пришел в такое волнение, что его Кожа, реагируя на отрицательные поля, заметавшиеся по ней, и гормональный дисбаланс в его крови, отодралась, скручиваясь с его спины.
— Да кто мы, в конце концов, — ватага ребятишек, играющих в войну?
— Мы все — дети Божьи, — пророкотал Мапфэрити, — и никому не должны причинять страданий, если можем обойтись без этого.
— Мапфэрити, но ты же ешь мясо!
— Voo zavf w’zaw m’fweh, — признал Мапфэрити. — Но это мясо тварей, обделенных разумом. Я пока не пролил ни капли крови тех существ, которые наделены даром речи.
Растиньяк фыркнул:
— Если уж поведешься со мной, то в какой-то день да прольешь, m’fweh Мапфэрити. Другого пути просто нет. Этого не избежать.
— Да избавит меня природа от такого дня. Но если он и наступит, то Мапфэрити встретит его без боязни. Меня ведь недаром называют великаном.
Вздохнув, Растиньяк двинулся вперед. Иногда он задавал себе вопрос: а сознают ли вообще члены его подполья — или кто-либо еще — мрачные выводы, формируемые философией насилия?
Амфибиане, во всяком случае, сознают. Он был убежден в этом. И даже принимают в этой связи конкретные меры. Но именно амфибиане и вынудили Растиньяка стать приверженцем философии насилия.