Я попросила заменить мне ложку: у первой совершенно истерся черенок.
Я предельно вежливо поинтересовалась, есть ли в Северных землях театры одного актера, и не планирует ли мой собеседник поменять карьеру?..
Я полюбовалась на наскальную живопись на стенах и кровожадно оглядела пол. Шут обиженно насупился.
А ночью мне приснился славный предок с шотландских гор. Сидя на поросшем травой склоне, Томас Лермонт наигрывал на лютне что-то романтическое, его темные волосы шевелил ветерок, а глаза были невыразимо печальны. Он что-то говорил мне, объяснял, а, возможно, и ругал… но языки никогда не были моим сильным местом. Особенно шотландский язык 13 века. Словом, проснулась я в совершенном расстройстве, с больной головой и желанием что-нибудь сломать и, когда Шут в который раз раскрыл свой большой рот, не сдержалась.
- Ну, пес, не на того ты начал лаять…
Безмолвных и тупых нетрудно хаять,
Но будешь в том же духе продолжать,
Получишь по рогам. Вот как пить дать!
- выпалила я и изумленно моргнула: привычки ввертывать в разговор поэтические цитаты за мной прежде не водилось, а таланта к стихоплетству не было отродясь. Кое-кто из родственников мог срифмовать розы с морозами, а любовью с кровью, но не более того: после Михаила Юрьевича Лермонтовым не везло на поэтов.
"Психика человека, пребывающего в состоянии перманентного стресса, еще не такие коленца выделывает, - пришла на помощь любимая психология. - Защитный механизм, никакой патологии. Будь спокойна: с ума ты не сошла. Хотя надо бы, надо бы… всё веселее помирать!"
Меня никто никогда не предупреждал, как опасно видеть во сне мертвых родственников.
Шут ничего не понял. Пожал плечами. Недоуменно переглянулся с напарником (в одиночку в камеры к узникам он не заходил, после неприятного случая, когда некто воткнул ему в ногу "весло" - заточенную ложку). Покрутил пальцем у виска. Бэмкнул на пол плошку с кашей и ушел, не отпустив ни единой остроты.
К несчастью, сладкий аромат победы нисколько не улучшил вкус овсянки, которую в Песьей Горке подавали на завтрак.
День прошел не то, чтобы спокойно и весело - не может быть спокойствия и веселья в камере смертников, пусть даже это камера-люкс, одиночка с окном, столом и водопроводом - но близко к тому. Утреннее происшествие понемногу стиралось из памяти, как карандашный рисунок под ластиком ученика; к ужину я и думать забыла о стихах и мертвых бардах с сомнительными "подарками фей".
Кто бы знал, что смешливый надзиратель окажется полукровкой-хаоситом с аккуратно подпиленными и потому неразличимыми в густой шевелюре рожками? И что вечером в пылу ссоры жена заедет сковородкой аккурат по этим рожкам, да так удачно, что проломит муженьку голову?
Летальный исход, увы и ах…
Как я уже говорила, волшебников в Северных землях хватало. Так что о "подарках фей" в целом и Честном Слове в частности представление здесь имели. Искаженное и даже притянутое за уши, обросшее невероятным количеством жутких деталей, но имели. В этом смысле, любой Правдоруб простым гражданам больше всего напоминал неразорвавшийся магснаряд времен последней войны - полезная штука, никто не спорит, но в доме держать не станешь.
Комендант Горовата был алкоголиком с многолетним стажем, и окружающую действительность воспринимал урывками, но если что-то проникало сквозь спиртовые пары в его изъеденный мозг, то оставалось там надолго. Почти навсегда.
"В течение двух недель"? Принято. Ради особенного человека все можно, даже очередность поменять. Другие очередники будут только "за". А кто он такой, чтобы спорить с волей народа?..
Почему меня просто не придушили по-тихому в камере, я так и не поняла. Но - вечером "родили" решение, ночью отметили идею, а утром в мою камеру явилась целая делегация. В глазах - баранье упрямство, в руках - чистая рубаха, веревки, чтобы вязать руки, и платки: один - в рот затолкать, другой - рот завязать.
Заталкивали и завязывали с чувством, с толком, с расстановкой. Слухи вообще разлетаются со скоростью света, а в замкнутом мирке тюрьмы - и того быстрее. Последнего слова Правдоруба никому слышать не хотелось…
Зевая с риском вывихнуть челюсть, комендант развернул пергамент. Равнодушно просмотрел строчки. Перевел взгляд на приговоренных. Поднял трясущуюся руку.
- Один, два, три, четыре, пять… почему пять, трясца в печенку? - характерно окая, пробормотал Горовата; координация "рука-глаз" давалась ему с заметным трудом. - Откуда пять, на утро четыре положено… пять… четыре, три, два… о… Ёж твою гребенку через десять гробов! "Один" где, ядрена вошь, болтом через коромысло?!