— Ты…
Оскорбительная, сказанная им шепотом непристойность, которой он почти кусанул ее, казалось, еще вибрировала между ними, когда он резко произнес:
— Карло! Если ты умна, ты не станешь больше упоминать о нем, ибо мы оба уже давно знаем, что Карло не для тебя, а ты не для Карло; у него еще нет достаточного опыта, чтобы обращаться с такой хитрой, искушенной молодой сукой, как ты! А что касается Анджело… зачем тратить время на размышления? Ты не поедешь с ним кататься на его новенькой «хонде», и вообще — ты вряд ли снова его увидишь, разве что во сне или в своих чувственных мечтах!
— Что вы имеете в виду, я не… я полагаю, что именно вы-то и живете в вымышленном мире прошлых столетий, окруженный женщинами-рабынями, которых вы или купили, или взяли силой. Я увижусь с Анджело, если мне захочется, — мне наплевать на ваши возражения. Вероятно, несмотря на ваш пистолет и грубые пустые угрозы, вы на самом деле боитесь его и того, что он олицетворяет, ведь Анджело ваше alter ego[36], не правда ли? Только он был рожден любовью, а не чувством долга, как…
Она вовремя сдержала сердитый поток слов, которые предназначались для того, чтобы бранить, и ранить, и… обидеть.
— Почему ты остановилась? — спросил он очень спокойно, хотя в его голосе чувствовалась угроза, заставившая замереть ее дыхание. — Продолжай, предмет тебя, кажется, занимает. Анджело, дитя любви, ты находишь его милым и, кто знает, каким еще — учитывая, что он был дерзок до того, что пригласил тебя проехаться с ним на мотоцикле… куда только, хотел бы я знать?
— Я думаю… — Сара пыталась унять дрожь в голосе, потрясаемая чувствами, в которых еще не могла разобраться. — Я думаю, что нам не стоит рассуждать об этом, знаете ли? Анджело на самом деле интересуется не мной, он — один из фанатов Моны Чарлз. Разве вы не заметили, каким ласковым голосом он называл ее несравненной. Я привыкла к этому — и могу учуять за милю преданных почитателей мамы Моны!
— Ах да… у всех нас есть матери, не так ли? И ведь вас также называют ее любимым ребенком. Дилайт, Diletta mia… «О луна моего наслаждения…»
Он произнес цитату с язвительной насмешкой, навалившись на нее всем телом, и лег между ее бедрами, несмотря на запоздалые попытки оттолкнуть его. Опершись на локоть, он одной рукой касался ее волос, а другая его рука скользнула вверх и вниз по ее потному телу, задержалась на бедрах и со сводящей с ума медлительностью двинулась к изгибу ее грудей.
— Прекратите!.. — Сара безуспешно попыталась оттолкнуть его. — Я… я… нет надобности.
— Ради Христа, замолчи! — Его голос ударил ее так же дико и резко, как ранее он ударил ее по лицу. — Надобность есть, и ты это хорошо понимаешь, лицемерка, Diletta!
— Я… не хочу… чтобы ты называл меня так!
— Не называл твоим именем? Но я могу придумать другие имена, которыми буду называть тебя, если хочешь. Возможно, что-то подобное возбуждает тебя?
— Еще меньше, чем изнасилование!
— Я тебя еще ни разу не изнасиловал!
Он внезапно неприятно рассмеялся, скользнув руками вдоль ее тела, и схватил ее за кисти рук.
— Я думаю, что любому мужчине было бы не слишком сложно пробудить твое желание. Показать тебе, как?
Ему и не надо было показывать, подумала Сара в отчаянии еще до того, как он начал. Она превратилась в извращенную мазохистку, и ее тело уже хотело его, заставляя прильнуть к нему.
— Abbracciami[37], Dilletta! Поцелуй меня гак, как поцеловала бы любовника, которого выбрала сама… мужчину, который не знает, кто ты такая, и может быть вовлечен в ловушку твоим нежными, чувственными губами…
Она хотела поцеловать его! Зачем бороться против совершенно нормального естественного порыва? У нее еще будет время ненавидеть и презирать себя за то, что она стала такой, как он ожидал, как он и хотел. На минуту ей показалось, что она способна реагировать только инстинктивно и бездумно, когда она обняла его, чтобы прижаться к его упругому, взволнованному телу, целуя его так, как он потребовал.
33
Дни проходили за днями — теперь Сара умышленно и сознательно не рассуждала сама с собой и не пыталась анализировать. Она стала совершенной гедонисткой — избалованной одалиской, для которой сераль был не тюрьмой, а наслаждением. Почему бы нет?
Поддавшись тому, что было, конечно, чистой похотью и ничем более, Сара часами лежала обнаженная под солнцем на своей личной террасе, не думая ни о чем особенном, в то время как солнце окрашивало ее кожу. Никто из слуг, даже Серафина, не приближались, чтобы не помешать ей в это время; но изредка она чувствовала внезапную прохладу его тени, падавшей на ее тело перед тем, как он присоединялся к ней, чтобы предаваться любви под солнцем и бесконечной голубизной неба.