— Вы, если не ошибаюсь, сказали, что он не узнал ее при встрече, — напомнил я Генри.
— Совершенно верно, сэр, — кивнул Генри, — но он с первого взгляда мог отличить красивую девушку от некрасивой, а более красивой и аппетитной девушки, чем Мари, несмотря на все ее неудачи, я полагаю, их можно так назвать, вам не удалось бы сыскать во всем Париже, от площади Бастилии до Триумфальной арки.
— Она его узнала или оба страдали забывчивостью? — спросил я.
— Она его узнала еще до того, как он вошел в кафе, — ответил Генри, — потому что увидела через стеклянную дверь, когда он пытался ее открыть, поворачивая ручку не в ту сторону. В некоторых ситуациях память у женщин гораздо лучше, чем у мужчин. Впрочем, надо отметить, что ей все-таки было намного проще. Если не считать усов и представительности, а также одежды — костюм джентльмена, а не обноски матроса, — он совершенно не изменился за годы, которые прошли после их расставания у дверей церкви, тогда как она превратилась из ребенка в муслиновом платье и шляпке с голубой ленточкой в уверенную в себе женщину, одетую в платье, какое можно увидеть в витрине магазина на Бонд-стрит, и с японской завивкой, как того требовала тогдашняя мода.
Она закончила беседу с французскими посетителями, неспешно — такая уж у нее была манера — подошла к своему мужу и спросила на французском, чем она может ему помочь. Языковые навыки, полученные на борту «Гордой Сьюзен» и других кораблях, он уже утратил, не смог понять ее, и она произнесла ту же фразу на ломаном английском. Он спросил, как она узнала, что он англичанин. Она ответила, что только у англичан такие красивые усы, и вернулась к стойке с его заказам — ромовым пуншем. Она заставила его подождать пятнадцать минут, прежде чем принесла заказ. В это время он украдкой, если думал, что никто за ним не наблюдает, поглядывал в зеркало, в котором мог видеть стойку и соответственно Мари.
Одного американского коктейля, учитывая их качество в этом баре, для большинства наших посетителей вполне хватало, но он, прежде чем ушел, выпил три, успев также сказать мадемуазель Мари, что с той минуты, как заглянул в ее глаза, понял, что во всей вселенной, с его, разумеется, точки зрения, единственный город, в котором стоит жить, это Париж, потому что в нем живет она. У мастера Тома Слейта хватало недостатков, но застенчивость была не из их числа. Когда он уходил, Мари одарила его такой улыбкой, которая вновь привела бы в кафе и совсем уж нерешительного молодого человека, но я заметил, что остаток дня мадемуазель Мари часто хмурилась, а с посетителями разговаривала более резко, чем обычно.
Следующим днем он появился у нас вновь, и их отношения начали развиваться. Моряк, как мне однажды сказали, ухаживает, помня о часе отплытия своего корабля, поэтому у него есть привычка не терять времени. Он давал ей короткие уроки английского, чему она, судя по ее виду, радовалась, а она по его просьбе учила его французскому. Собственно, он хотел научиться произносить лишь две фразы: «Ты такая очаровательная» и «Я тебя люблю». Он объяснял, что по возвращении в Англию хочет удивить знанием французского свою мать. Потом он пришел после обеда, днем позже — после ленча, а уж после этого, если я смотрел на его столик и он за ним не сидел, у меня возникало ощущение, что у них все кончено. Мари всегда радовалась, когда он приходил, и дулась после его ухода, но вот что удивляло меня в то время больше всего: зная, что вскружила ему голову, она продолжала ничуть не меньше, если не больше, флиртовать с другими посетителями, во всяком случае, с наиболее приятными из них. Особенно с одним молодым французом, симпатичным парнем, месье Фламмаром, сыном художника. Он и раньше пытался увиваться за мисс Мари, но, как и большинство ухажеров, успеха не добился. Разве что ему удавалось поговорить с ней о погоде или получить улыбку, которая могла означать, что она его любит или смеется над ним, и никто из мужчин никогда не мог определить, как расценивать эту улыбку. Теперь, однако, и, это — сомнений тут быть не могло — стало для него полным сюрпризом, месье Фламмар обнаружил, что его очень даже привечают. При условии, что его английский соперник находился в баре и сидел не так далеко, французу позволялось любезничать с мадемуазель Мари, сколько желала его душа, а душа его, как вы догадываетесь, желала многого. Мастер Том дулся, а Мари с самой обаятельной улыбкой объяснила ему, что это ее работа — радушно обслуживать всех клиентов, на что он, конечно же, ничего не мог возразить. Он не понимал ни слова из разговоров Фламмара и Мари, понятия не имел, над чем они смеются, и это совершенно его не радовало.