Воздух настолько чист, что можно разглядеть лошадь за несколько километров. Если смотреть издали, город похож на женщину, которая улеглась на склоне холма, расположенного между двумя равнинами. Деревья. Множество деревьев. Но преобладает каштановый цвет.
Бар
Барселос: У Жулиу Рибейру вышла в Сан-Паулу превосходная заметка о лихорадке.
Менделл: И что же он говорит?
Перейра: Что люди мало совокупляются, отсюда эпидемия. Что еще он может сказать?
Менделл: Или что они совокупляются слишком часто. А правда, что он пишет новый натуралистический роман?
Перейра: Да, ведь век подходит к концу. А роман должен умереть до начала нового столетия.
Менделл: Уже умер. Все сказано.
Перейра: И все познано. Последние крупные темы окончательно закрыты Толстым, Золя и Бальзаком.
Барселос: Ну тогда — за смерть романа! Вы убиваете людей, которые еще не родились. Наконец-то он идет… Элой, еще рюмку в кредит!
Бордель
Барселос падает в кресло и требует рома. Мадам Зила удивлена.
Зила: Рома? Напиться хочешь, маленький?
Барселос: Я в ужасном настроении. Был бы яд, выпил бы его.
Вокруг его шеи обвиваются жирные руки.
Зила: Ты прав, мальчик мой. Это город не для достойных людей. И жизнь наша тоже недостойная.
Барселос: Достойным людям везде плохо, мамаша. Везде одно и то же. Равнины, реки, моря. Однообразие, скука, мерзость.
Руки начинают поглаживать его.
Зила: Все становится хуже, мальчик мой. Посмотри на правительство. Или на мое заведение.
Париж
«Милая сестра!
Не показывай никому это письмо, ладно? Я провела несколько приятнейших часов в обществе Алена, в книжной лавке г-на Ашиля, где он служит. Г-н Ашиль нам нисколько не мешал. Он слеп на один глаз и не видит, что делается слева от него: потому-то его все время обворовывают. Ален отважно затащил меня за полку с многотомным „Ларуссом“, и мы поцеловались. А потом слегка прижал меня к груди. Но в этом ведь нет ничего плохого? Позже случилось непредвиденное: вошел Кавако и купил кулинарную книгу. Меня он не видел. Кулинарную книгу, представляешь! Я кое-что зарифмовала по этому случаю… на французском, разумеется. Не показывай никому это письмо, ладно?
Счастливо, Билота».
Дом Да Маты
Войдя на веранду, большой белый конь принес с собой приятный запах влажной земли. Он понюхал бумажные цветы, потоптал их и наконец съел. Анжелика, распознав в нем коня из своих видений, успокоила его при помощи люцерны и повела в гостиную. Сердце ее гулко билось. Погружая копыта в персидский ковер, конь, прекрасный видом, подошел к пианино и остановился. От его дыхания тихо зашевелились листы партитуры веберовского «Концерта». Чтобы фантазия была совершенной, Анжелика мгновенно разделась и, взяв коня за шелковистую гриву, увлекла его на лестницу, а потом на второй этаж.
Алвин лежал в постели и перелистывал «Иллюстрасьон», когда перед ним возникло послушное животное. Он вскочил на ноги, застыв в изумлении перед полной желания Анжеликой — казалось, она близка к безумию. Глаза были заведены под лоб, рука медленно погладила живот коня, затем его член.
Конь не испытывал смущения в этом царстве зеркал и мрамора, взгляд его выражал почти человеческое любопытство.
Лагерь
В присутствии Буффало Билла репортер Котрин испытал внезапную робость. Он колебался.
Котрин: Вас обвиняют в том, что вы украли этих лошадей. Может быть, это случайность?
Котрин не предполагал, что Билл — такой могучий здоровяк. Дело могло принять опасный оборот. Почему Барселос не предупредил?
Билл: Дружище, я не воровал никаких коней. При чем тут воровство? Просто табун коней живет одной жизнью с нами, пьет ту же воду, что и мы, ходит за нами везде. Вы ведь вольны передвигаться где хотите, никто вам не мешает, так?
Бар
Перейра: Бальзак и Золя создают не романы, а соборы. Соборы же стоят веками.
Фариа: Что вы имеет в виду? Что другие не могут создать соборы, похожие на эти?
Перейра: Наоборот. Несколько десятилетий, а может, и веков, человечество только и будет заниматься возведением подобных соборов.
Фариа: Вот как. Видно, что вы не читали манифеста Мореаса.