Даунт: Ведь у них к тому же народятся дети.
Бар
Перейра заходит в туалет, расстегивает штаны, глядит вниз, мочится. Выпускает газы.
Символизм, психологизм… — этот тип выведет из себя кого угодно.
Замечание доктора Канастры на полях: «Зачем такая злобная карикатура на Перейру? А кроме того, откуда вам все это известно? Вы что, вошли вместе с ним? Возмутительно!»
Ниже — моя приписка карандашом: «Канастра, пошел в задницу!»
Страсбург
«Сестра!
Пишу, сидя в Восточном экспрессе. Мы проглотили целую коробку конфет „Гуашь“. Объедение! Я сегодня узнала, что Ален на три года моложе меня. Но в этом ведь нет ничего плохого? Вот откуда его розовые щеки: он краснеет из-за каждого пустяка. Но когда молчит, то выглядит, как заправский злодей. Представляешь, он тайком заказал номер в гостинице по телеграфу. Оказывается, мы будем жить в одном номере, с видом на Блауфолькенгассе. Но в этом ведь нет ничего плохого?
Билота
P. S. Пока вы гибнете от желтой лихорадки, Париж готовится вспыхнуть электрическими огнями. У меня тоже лихорадка, только любовная».
Дом Да Маты
Люк в винный погреб в полу коридора: железный замок, охватывающий две посеребренные дужки. Они спускаются по простой деревянной лестнице в поисках какой-нибудь провизии и со смехом теряются в закоулках погреба. Тепло, повсюду лежат тени. Жидкий свет проникает лишь через крошечное слуховое окно, выходящее в сад: он зеленого цвета, с оттенками белого и желтого. Когда он дробится на части, рассеиваясь по стенам, по днищам бочек с вином и пивом, проходя через ромбики оконной занавески, то напоминает стайку девиц легкого поведения, вспугнутых епископом.
Лагерь
Котрин: Понял. Кажется, вы — из тех, кто зовется пацифистами.
Билл: Нет, я не пацифист. За последние пять тысяч лет люди развязали примерно пятнадцать тысяч войн. И еще пятнадцать тысяч состоятся за куда меньший промежуток времени. Не забывай, что учение Мальтуса скоро восторжествует лет на двести. А наши людские муравейники напитаны насилием, ненавистью и страхом. Ни одному пацифисту пока не удалось предотвратить ни одной войны.
Котрин: А какова причина войн? Человеческая природа?
Билл: Старый вопрос, брат мой. Но я дам на него новый ответ. Причина войн — в нетерпении, алчности и существующих религиях.
Котрин: А хорошая политика и хорошая религия разве не ведут к миру?
Билл: Ни в коем случае. Эти бредни благоприятствуют идеям ненасилия. Как можно сражаться с насилием при помощи ненасилия? Я не люблю драки, но держу свое ружье наготове. Когда я слышу толки о пацифизме, то берусь за него. Когда не станет ни политики, ни религии, может, тогда насилие исчезнет или его смогут обуздать. Но прежде чем такое случится, полетят короны, многие народы будут истреблены, и целые государства исчезнут с карты.
Редакция
Барселос зажег сигару, вставил ее в правый угол рта и начал писать:
«Странные времена! Смерть сопутствует плотскому греху и даже благоприятствует ему».
Тут он прервался, покачал головой. «Это никуда не годится, это детский лепет. Какую смерть я имею в виду? И что, я когда-нибудь верил в плотский грех?» Он зачеркнул, взял другой листок, начал заново:
«Удивительные времена! Смерть, посещая столько очагов, парализует и даже умерщвляет нравственность».
Барселос перечитал вновь, по-прежнему недовольный. «Черт, я удаляюсь от темы. Это все Зила с ее ромом, не иначе. Если не удается сразу перейти к сути, лучше сменить мотив». Он зачеркнул и это.
«Необычайные времена! Мы наблюдаем не только смерть людей от заразы, но и смерть нравственности».
И Барселос прибавил: «в постели баронессы Да Мата». Затем, пораженный, остановился, поймав себя на том, что повторяется. Где-то он уже такое писал. Он зачеркнул снова и принялся яростно дымить в потолок. Потом, чуть отойдя, написал на одном дыхании длинную, головоломную статью об отношении политиков из кафе к Святой Неделе и об упадке праздника Святой Недели из-за упадка самой сахарной отрасли.
Комиссия
Все еще взволнованный и смущенный, со следами усталости на лице по причине бессонной ночи, фонарщик по имени Жозе ду Эжито рассказал новому главному медику следующее:
* он проходил по улице Бон Жезус около половины седьмого, зажигая газовые фонари, и когда в его поле зрения попала часть баронского сада, он заметил, что на одной из нижних веток мангового дерева происходит нечто необычное;