Когда один из двух слуг заболел и напуганная кухарка сказала, что уйдет, Алвину пришла в голову идея. После некоторых колебаний второй слуга тоже объявил, что не собирается оставаться. На самом деле его склонила к этому хозяйка по наущению Алвина. Остался лишь дурачок-садовник, годами сражавшийся с сорняками, но неизменно терпевший поражение.
Кухарка зашла наверх, чтобы попрощаться, и нашла госпожу в постели. Дыхание было прерывистым. Кухарка побежала за доктором. Тот явился демонстративно, и через час весь город уже знал, что несчастье коснулось и дома Да Маты.
Но город знал также, что доктор Алвин, друг семьи, полностью посвятил себя делам этого дома, за что и был исключен из состава императорской врачебной комиссии.
Барселос узнал эту историю, когда писал очередную редакционную колонку. Он нашел ее странной: об исключении Алвина все болтали уже со вчерашнего дня. Что это за басни в таком случае? Он послал за кухаркой, которая все подтвердила, но прибавила, что доктор Алвин спит в доме. Барселос закусил губу и с силой ударил по подлокотнику кресла.
Узловатый указательный палец перемещался от лопаток к ребрам, от ребер к лопаткам, бороздя нежную персиковую спину.
Алвин: Признайся, ведь был еще один мужчина. Был?
Анжелика: Да, но только одну ночь.
Алвин: Кто?
Анжелика: Ах, я не знаю. Не спрашивай.
Педро А. Андерсон на площади Матрис предлагал «Дезинфектин противоболотный», тысяча рейсов за пузырек. Это мощное средство состояло из лошадиных доз фенола, хлорной извести, хлористой соды, фенола и купоросной камфары. После распрыскивания в воздухе оно приближало смерть, как удар копытом мула ускоряет кончину паралитика. Так говорили. Но продавалось оно «на ура».
«Газета» сообщала, что в город прибыл сеньор Урбано Азеведо, достойнейший агент нью-йоркской страховой компании.
С утра до ночи он продавал сотни страховок на улице Каракол.
Перейра поддерживал свой дух, ежедневно читая в «Диариу» «Воспоминания дьявола» Фредерика Сулье. Повествование было явно затянутым, но оно не отягощало мозги и помогало забыть о творившемся вокруг несчастье. Как-то после завтрака Перейра зашел в Шале-ду-Пинту купить лотерейный билет. Там он произнес пламенную республиканскую речь и собрал немного пожертвований на строительство Монумента Независимости.
Поздно вечером Барселос в одиночестве бродил вокруг усадьбы Да Маты. Спрятавшись в кустах, он курил, подняв воротник дождевого плаща, и наблюдал за освещенными окнами. Щенок, проходивший мимо, поглядел на него. Барселос в ответ кинул ему кусочек хлеба, который носил в кармане. «Это для тебя, дружок», — сказал он, и в этот миг в доме погас свет.
Может, и к лучшему, что в детстве Барселос оглох на левое ухо, стоя рядом с пушкой в момент выстрела. Так он не слышал недвусмысленных звуков и смеха Анжелики, когда на верху лестницы ее преследовал доктор Алвин с орудием, взметнувшимся высоко, словно республиканское знамя.
В этом и заключалась тайна Анжелики: за неделю до свадебного торжества, обильно приправленного мускателем, она позволила «бедненькому Энрике» (да-да, Барселосу) поднять свое знамя, пусть только на сорок минут. Но с тех пор оно вздымалось над мягким монархическим животом со страстностью конкистадора.
Днем и ночью реяло оно гордо.
Не вдаваясь в объяснения, Алвин забрал свои вещи из гостиницы и расплатился по счету. Служащий не выказал никакого удивления. Он протянул Алвину письмо, пришедшее явно не издалека: оно было не запечатано, а клапан конверта был загнут внутрь. В конверте содержалось уведомление главного медика о том, что Алвин уволен. Плюс — просьба явиться к нему, главному медику, для подписания нужных бумаг. В получении денег Алвину категорически отказывалось. Алвин прикинул в уме, что если он будет питаться в доме Да Маты, то протянет несколько месяцев на те гроши, что у него остались. Но решил все же зайти в банк для верности — и там чуть не подпрыгнул. Кто-то неизвестный положил на его счет почти полтысячи рейсов.
Бродячий цирк кружил по окрестностям, не решаясь въехать в город. Наконец он расположился неподалеку от борделя. Звездами цирка были два акробата, виртуозы трапеции. Но они объявили забастовку, считая что хозяин, г-н Ла Табль, из-за простого каприза подвергает всю труппу риску заразиться. Г-н Ла Табль принес обет перед иконой Богородицы, непорочно зачавшей, и теперь желал его выполнить. Богородица вылечила от артроза прекрасную Жанну, его лучшую балерину и по совместительству — жену. История была по-человечески интересна и тронула Барселоса. Он был так впечатлен икрами жены Ла Табля, что написал в газете: «Богородица сделала больше, чем от нее просили».