Коналл поднялся и отступил назад, с ненавистью глядя то на нее, то на Элинор, будто боялся, что волчица решит опять напасть на него.
Его страх подпитывал ее ярость.
– А теперь уходи, – произнесла Ивлин жутким, спокойным голосом, указывая взглядом на дверь. – Если вдруг решишь сюда вернуться, я позволю Элинор убить тебя.
– Ив, ты сама не знаешь, что натворила, – хриплым голосом сказал Коналл. – Ты не…
– Уходи, – повторила Ивлин.
Но Коналл задержался еще на одно мгновение.
– Я отказываюсь от тебя, – сказал он, глядя прямо ей в глаза. – Ты больше мне не жена. – Он указал – вот так взял и указал пальцем – на ее живот, и покачал головой: – Это не мой ребенок. Я отказываюсь от вас обоих.
– Я никогда не была твоей женой, – тихо сказала Ивлин, удивляясь тому, что вообще могла говорить. – Ты женился на женщине, которой никогда не существовало.
Коналл шагнул к полке, где висел его плед и заплечный мешок. Элинор зарычала, ее шерсть встала дыбом.
– Нет! – резко выкрикнула Ивлин, а когда Коналл остановился, добавила более спокойным тоном: – Ты ничего не возьмешь отсюда, ты уже и так слишком много взял.
Казалось, Коналл смотрел на нее целую вечность.
Элинор угрожающе шагнула вперед, наклонила голову и опять обнажила клыки.
Коналл Маккерик повернулся, вышел через открытую дверь навстречу туману и исчез.
Глава 18
Коналл продирался сквозь подлесок в сторону города Маккериков. Он сбился с пути, но ему было все равно. Колючие ежевичные плети раздирали тонкую рубаху, царапали руки, грудь, ноги, но он не чувствовал боли от порезов, потому что боль в сердце была гораздо мучительней. Она жгла его огнем, и Коналл знал, что боль парализует его, если он остановится, чтобы отдышаться. Поэтому Коналл продолжал идти, хватая и откидывая колючие ветки со своего пути.
Проклятые. Они все… были проклятые.
Злобные слова Минервы погубят его клан, и виноват в этом будет он сам. Но сейчас положение было гораздо опаснее, чем раньше.
Может, если он пойдет быстрее…
Он едва дышал, когда заметил впереди прогалину среди зарослей, а дальше – едва различимую тропу. Коналл с ревом продрался сквозь густой подлесок и оказался на раскисшей после зимы тропе. Он побежал вперед по влажной жиже. Приближалась ночь и уже накрывала все вокруг своими темными вороньими крыльями.
Ему был нужен Дункан, а еще – да, ему сейчас очень была нужна его собственная мать! Он все расскажет ей. Она поймет, простит его и… что дальше?
Коналл не знал. Но внутренний голос звал его домой. Может быть, в последний раз. Он не обращал внимания на слезы, катившиеся по его щекам, а только бежал еще быстрее.
Ивлин не стала запирать дверь на засов. Маккерик не вернется, но даже если он все-таки появится на пороге, она сдержит слово и спустит на него Элинор.
Ивлин вернулась к кровати и села на край. Элинор, опять ставшая мирным товарищем, вертелась под рукой. Из дальнего угла хижины доносилось жалобное блеяние Бонни. Ее веревка застряла между досками заграждения.
«Он оставил овцу, – подумала Ивлин. Странно, но ей было жалко ее. – Бедная Бонни. Ей так грустно».
– Подожди, Бонни, – слабым голосом проговорила Ивлин. – Мне только нужно…
Что? Поплакать? Отдохнуть? Покричать? Ивлин не знала. Она только чувствовала, что не может заставить себя встать с кровати. С той самой кровати, которую последние месяцы она делила с Коналлом. Где она забеременела и отдала свое сердце. Боже, как она любила его.
Но Коналл сделал именно то, что могло погубить ее. Ивлин смотрела в свое будущее и видела там только черное одиночество, смерть и кровь…
Неизвестно, как долго Ивлин сидела в звенящей тишине. Наконец она вздрогнула и вернулась в реальность.
Что-то не так. Наверное, она заболела. Видимо, мучительная сцена расставания оказалась для нее слишком тяжелой, и потому в ее теле что-то сломалось. Ивлин почувствовала странное дерганье внизу живота, которого не ощущала до этого времени.
Элинор, которая все еще сидела у ее ног, повернула морду к хозяйке и насторожила уши. Ивлин положила на живот вторую руку и, затаив дыхание, стала ждать.
Вот опять! Какое-то шевеление внутри ее тела, потом кувырок и серия пинков. Это было небольно, но она очень хорошо чувствовала эти движения, и вдруг ей стало очень страшно.
Потом Элинор тихо заскулила.
– Он двигается, – прошептала Ивлин, когда поняла, что происходит. Она посмотрела на свои руки. Ей уже несколько недель казалось, будто ребенок понемногу начал шевелиться. Но еще ни разу он не заявлял о своем существовании так сильно и настойчиво.
– Он правда… живой. – Ивлин сглотнула. – Привет, детка.
А потом она заплакала, выплескивая в рыданиях радость, боль и страх. Ребенок внутри ее уже жил своей жизнью. Он был зачат среди глубоких снегов шотландской зимы мужчиной и женщиной, соединенных ложью. А теперь он невинно толкался в ее животе, пребывая в счастливом неведении. Он не знал, что его покинул отец и что его мать осталась совершенно одна и боится.
Да, Ивлин боялась рожать. Но ужас, который терзал ее сейчас, был гораздо сильнее прежних страхов. Она допускала мысль, что может умереть при родах, но если это случится в ее нынешнем положении, когда она осталась в этой заброшенной хижине одна, то кто же позаботится о ее ребенке? Кто будет заботиться о нем, кормить его и любить так, как ее когда-то любил отец? Теперь у нее не было никого. Если умрет она, значит, умрет и ребенок.
Ивлин изо всех сил пыталась гнать от себя мысли об умершем ребенке Коналла. Сейчас она не могла позволить себе думать об этом, как, впрочем, и о самом Коналле тоже. Только не сейчас, когда жизнь ее ребенка зависит от того, удастся ли ей найти правильное решение.
В этот момент Ивлин обратила внимание на то, что на ней все еще надета старая накидка Минервы Бьюкенен. И тут же пришло решение – она поняла, как ей надо поступать. Казалось, будто умершая колдунья сама шепнула ей на ухо, куда лежит ее путь.
Ивлин осторожно встала с кровати, придерживая живот рукой, будто желая успокоить себя тем, что ребенок на месте и никуда не денется. Затем она подошла к масляной лампе и зажгла ее. Это ей удалось не сразу, а только с третьей попытки – так сильно у нее дрожали пальцы. Когда тонкий язычок пламени наконец залил золотистым сиянием стены хижины, Ивлин направилась к полке. Она хотела высыпать из мешка остатки овса для Бонни. Завтра им нужно будет покинуть жилище, и чем меньше вещей она возьмет с собой, тем легче им будет передвигаться.
Что-то маленькое серое вдруг упало с мешка, напугав Ивлин.
– Усатик? – шепнула она и тихо засмеялась. Ивлин положила руку на полку ладонью вверх, и маленькая мышка без колебаний на нее прыгнула. – Как же ты…
Но не успела она закончить, как что-то стукнуло в дверь, и Элинор в бешенстве кинулась вперед.
Ивлин с мышкой в руке тоже подбежала к двери. Она оттолкнула волчицу бедром и на ширину ладони приоткрыла дверь. И тут же сквозь образовавшуюся узкую щель с карканьем протиснулся Себастьян. Он сразу расправил крылья и спланировал на ограждение загона, подальше от смертоносных зубов Элинор, которая попыталась игриво прихватить его. Ивлин закрыла дверь, не зная, как реагировать на его появление. Странные и ужасные события этого вечера совершенно выбили ее из колеи. И она уже совсем отстраненно наблюдала за тем, что происходило внутри ее жилища.
Элинор прыгала и скулила, пытаясь добраться до Себастьяна, который был явно рад возвращению домой. Бонни безнадежно запуталась в веревке, намотала ее на грабли и в результате была вынуждена лечь прямо на них. Роберт сидел в своей клетке, переделанной из бывшей ловушки, и с удовольствием поедал траву, которую принесла ему Ивлин. Усатик уютно устроился в руке и легко покусывал своими маленькими зубками кожу ее ладони.
В животе опять толкнулся ребенок.
– Я не одинока, – вслух сказала Ивлин. И как только она это поняла, ей сразу стало легче, у нее появилась надежда. Она внимательно посмотрела на каждого обитателя хижины. – Вы все моя семья. Да, когда-то я спасла вас. А теперь вы спасете меня и моего ребенка.