Раздражение Тимбер по поводу отчима вдруг выплеснулось наружу.
— Если Вулф собирается здесь жить, то пусть возьмет на себя хотя бы часть работы! Сегодня он впервые что-то сделал. Он ведь взрослый, здоровый мужчина — по крайней мере всегда хвастается тем, какой он сильный!
Морин поморщилась, стараясь не смотреть в глаза дочери:
— Но он не любит работать на ферме, дорогая. Ты ведь знаешь, что он об этом думает. К тому же у него болит спина…
— Как же, болит она у него! Если и болит, то только от чрезмерного количества виски, которым он накачивается в разных дешевых заведениях! — Тимбер заметила, что мать готова расплакаться, и с видом мученика тяжело вздохнула. — Ну ладно, ладно, мама. Я сдаюсь. Это была просто мечта — окончить колледж, стать человеком. Иногда мне кажется, что я лошадь на мельнице, которая все идет и идет по кругу, но так никуда и не приходит.
Донельзя расстроенная, Тимбер окинула взглядом комнату. Проклятая бедность! Они не могут себе даже позволить купить приличную картину, чтобы повесить ее на стену. Те глянцевые плакаты, которые Вулф выиграл на ярмарке и подарил своей новобрачной, были такими же убогими и отвратительными, как и весь их жалкий скарб.
Тимбер внезапно подумала о Холме. О тех прекрасных картинах, которые висят в большой прихожей дома Фортсонов. «Эта картина действительно дорого стоит. Ее написал какой-то лягушатник по имени Шагал», — говорил гостям Джеймс Форт-сон. Тимбер слышала это, когда несла с черного хода на кухню корзинку с коричневыми яйцами — еженедельную дань хозяевам.
Мисс Карнс радовалась, когда Тимбер спрашивала у нее книги о современных художниках. Она с радостью нагружала девушку книгами о Дали, Матиссе, Шагале. Тимбер не сознавалась даже себе, что внезапно вспыхнувший интерес к живописи проистекает из жгучего желания блеснуть перед мистером Джеймсом Фортсоном — если ей когда-нибудь представится такая возможность.
«Нет, это просто потеря времени, — с отвращением твердила себе Тимбер. — Джеймс Фортсон даже не знает о моем существовании и уж точно никогда не пригласит меня полюбоваться на свою коллекцию картин…»
— Мне отвратительны те картинки, которые Вулф тебе купил, — внезапно сказала Тимбер. — Они напоминают о тех созданиях, которые можно видеть в лачугах поденщиков, — о тараканах и прочих гадах.
— Тимберли Дьюлани!
— Прошу прощения, — сказала Тимбер, но вульгарная вспышка раздражения все же подняла ей настроение. — Я тут разговариваю, а у меня кукурузная подливка вот-вот сгорит.
Тимбер поспешила на кухню, чтобы снять с плиты кастрюлю. Довольная тем, как продвигается дело с ужином, Тимбер прибавила громкости в дешевом радиоприемнике. Сквозь атмосферные помехи пробивалась мелодия любимой песни ее матери — «Шалунья с тенистой поляны». Вернувшись назад в комнату, Тимбер подала Морин чашку дымящегося кофе.
— Спасибо тебе, детка! — Морин улыбнулась и закрыла глаза. — Вулф говорит, что ты меня балуешь.
Тимбер прикусила язык. Не стоит вмешивать мать в ссору между отчимом и падчерицей. Тимбер как-нибудь сама разберется с Вулфом, а потом найдет способ вырваться отсюда и прикоснуться к той прекрасной жизни, о которой мечтает. Может быть, к тому времени мать придет в себя — тогда и для нее тоже найдется там место.
— Коровы просто разбушевались. Я пойду их накормлю. А тебе сейчас лучше поспать. — Вдруг повеселев, Тимбер ласково посмотрела на мать.
— Хорошо. — Морин Рэгленд вдруг схватила дочь за руку. — Тебе ведь он нравится, детка? Знаешь, кроме твоего отца, он единственный мужчина, к которому я так отношусь.
— Я знаю, — тихо сказала Тимбер, не отвечая на заданный вопрос. — Мам, ты не беспокойся, все хорошо… Может, после того как Вулф поужинает, ты пойдешь баиньки? Я постараюсь не шуметь, когда приду.
— Ты не будешь с нами ужинать?
— Нет, мам. Спасибо…
— Мне бы хотелось, чтобы ты лучше узнала Вулфа, детка, — печально сказала Морин. — Он считает, что ты очень славная и красивая. И я уверена, что он тебя полюбит так же, как и я — и ты тоже его полюбишь.
— Что ж, посмотрим. — Но Тимбер прекрасно знала, какую именно любовь испытывает Вулф Рэгленд к своей падчерице. И эта любовь явно не имела никакого отношения к тем чувствам, о которых говорила Морин. — Мама, мне нужно идти. Если я не покормлю коров, то они съедят весь сарай.
На самом деле Тимбер спешила так потому, что заслышала шаги Вулфа Рэгленда. На сегодня стычек было уже достаточно.
Нужно соблюдать осторожность — и все. Больше никаких шорт и маек, даже если будет самое ужасное пекло.
Но это не все. Еще предстоит выяснить, кто что будет делать по хозяйству. Вулф Рэгленд скоро поймет, что он здесь не на увеселительной прогулке.
Пусть Морин не находит в себе смелости перечить своему мужу — ничего, дочь сделает это за мать!
Нужно только подождать.
Тимбер всегда очень нравились южные сумерки. Присев на минутку, девушка смотрела, как кошки, пытаясь поймать порхающих повсюду бабочек, прыгали по всему сараю. Появились светлячки, светившиеся в траве, словно крошечные неоновые трубки. Улыбаясь про себя, Тимбер сорвала нераспустившийся розоватый бутон мирта и по-детски «хлопнула» им, стремясь определить, чем он пахнет — ванилью или клубникой.
Фыркнув, она отшвырнула бутон в кусты. Все это самая настоящая трусость. Ей просто хочется потянуть время, чтобы закончить работу тогда, когда Вулф уже будет спать.
Вздохнув, Тимбер забралась в кабину старого разбитого пикапа и выехала на неровный выгон. Сгрузив вилами с машины последнюю охапку сена, она вернулась к сараю, чтобы на сегодня покончить с делами.
Старый Хамфри, племенной бык, из-за своих выдающихся качеств производителя пользовавшийся популярностью в нескольких округах, находился в загоне. Его еще предстояло накормить.
— Не торопи меня, приятель. Сейчас придет твоя очередь.
Тимбер положила быку в кормушку специальную смесь и прошла в другой конец сарая. Прислонившись к изгороди, она смотрела на лошадей. Коровы — это не так уж плохо, но Тимбер они уже надоели. Да к тому же разве можно их сравнивать с арабскими скакунами Джеймса Фортсона… Тимбер любила разглядывать силуэты гордых животных на фоне сумеречного неба, любила смотреть на жеребят, резвящихся около своей матери.
— Красиво, правда? Можно было бы написать неплохую картину — вы верхом на одном из этих замечательных созданий.
Услышав низкий голос, Тимбер вздрогнула и, оглянувшись, увидела мужчину, стоявшего немного поодаль. Сколько он здесь пробыл? Смутившись, Тимбер выплюнула изо рта соломинку и вновь посмотрела на лошадей.
— Вот так-так! Мистер Фортсон никому, кроме тренера, не разрешает подходить к своим «арабам». И я не могу его за это осуждать, — добавила Тимбер, задумчиво глядя на жеребенка. — Если бы у меня были такие кони, я тоже никого бы к ним не подпускала. — Она вновь повернулась к незнакомцу, только сейчас поняв, какую глупость совершила — позволила себе обсуждать достоинства Джеймса Фортсона с человеком, который явно был одним из гостей Холма. — Надеюсь, я не слишком резка в своих суждениях, мистер… э…
Тимбер чувствовала себя неуклюжей деревенщиной. Она никогда и нигде не видела таких людей — даже в Атланте, куда один раз ей удалось поехать. Незнакомец производил на нее магическое впечатление. Светлые волосы напоминали об облаках на небосклоне какой-то сказочной страны; блестящие зеленые глаза говорили о тайнах изменчивого моря; золотистая кожа была до неправдоподобия идеальна. А в уголках четко очерченного рта пряталась жесткая улыбка, говорившая о том, что этот человек привык иметь обо всем собственное мнение.
— Прошу прощения! Наверное, мне пора представиться…
Мужчина вышел из тени, заметно прихрамывая. Его хромота ошеломила Тимбер. Все равно что заметить грубую царапину на теле прекрасной статуи, подумала она.
— Меня зовут Джейсон Сэвилл. Как вы, наверное, уже догадались, я здесь в гостях у Фортсонов.