Этот шаг дался мне нелегко. Я с трудом усмирила свою гордость. Я даже была морально готова извиниться перед Даней – вот как я низко пала! Когда я пришла к Матвеевым, оказалось, что Даня в душе. Тетя Таня отправила меня в его комнату, и я уселась за стол, на котором всегда дарил порядок – книжка к книжке, карандашик к карандашику. Матвеев, в отличие от меня, ценил порядок и четкость и любил подчеркнуть, что я – настоящий товарищ Свалка, а он – нормальный человек.
Я откинулась на спинку стула, вертя в пальцах телефон. Его спальня была мне так же знакома, как моя собственная, – я приходила сюда тысячи раз! А Даня тысячи раз бывал в моей спальне. У нас даже существовало негласное правило – мы можем брать друг у друга в комнате все что угодно, кроме вещей из шкафа. Поэтому когда мой взгляд упал на черный лаковый блокнот на пружине, я без всякого стеснения взяла его в руки. Раньше я у Дани этого блокнота не видела, и мне стало интересно полистать его.
Листы были исписаны его мелким убористым почерком, который нормально понимали только он, я и наша учительница по русскому языку и литературе. Я пролистала блокнот и открыла на одной из страниц, попав на… стихотворение. Не знаю, зачем я стала читать его.
Я дочитала стихотворение до последнего слова, не веря, что Даня сам сочинил его, и в это же время дверь распахнулась, и в комнате появился он. В одних бриджах, с мокрыми волосами и полотенцем, перекинутым через плечо, на котором блестели капельки воды. Увидев меня, он замер. Его взгляд метнулся к блокноту в моих пальцах, затем – к моему лицу. Даня понял, что я прочитала стихи. Он бросился ко мне, вырвал блокнот из рук и закричал:
– Что ты тут делаешь?!
– Я просто…
– Убирайся отсюда! И никогда не смей трогать мои вещи!
Даня был в ярости. Я никогда не видела его таким – отчаяние и ярость, вот что было на его лице.
– Прости, я… Я не хотела!
– Какая мне разница! Не хотела, но сделала. Уходи! Уходи.
Его эмоции каким-то странным образом передались и мне. Я вспыхнула.
– Ты пишешь своей Каролине классные стихи. Но не бойся, я никому об этом не расскажу.
– Да, – криво улыбнулся он. – Я пишу их Каролине. И если ты откроешь свой рот…
Дослушивать его я не стала. Просто ушла. И заплакала в своей комнате. Он мне не нравится. И точка. Я терпеть его не могу! Урод.
С того дня все стало по-другому. Мы думаем, что наши судьбы меняют глобальные события. Но зачастую это не так. Ссоры, недомолвки, обиды, ложь, страх – вот что меняет жизнь раз за разом, мгновение за мгновением. И наши жизни это тоже поменяло.
Глава 10
Взросление
ПОСЛЕ ВОСЬМОГО КЛАССА Клоун из нескладного мальчишки вдруг стал высоким спортивным парнем – буквально за одно то лето, которое мы вновь провели не вместе. Но самое главное, он изменился внутренне.
Я тоже менялась, но не столь стремительно. И никак не могла догнать его. Первые два с половиной месяца я провела в деревне, в которой очень плохо ловила сеть, почти в полной изоляции от мира – бабушка повредила ногу, и я помогала ей. Из всех развлечений у меня были разве что сериалы на ноуте да Ванька – сын бабушкиной соседки. Меланхоличный и скучный – не чета Матвееву. Однако он был единственным человеком моего возраста на всю деревню. Остальные были или намного младше, или намного старше и с нами не общались. Приходилось проводить время с Ванькой. Мама, которая несколько раз приезжала к нам, подкалывала меня, что это мой жених, и даже, кажется, сфотографировала нас вместе.
– Какой он мне жених, ма? – возмущалась я.
– Такой. Хороший. Раз Данька тебе не нужен, – смеялась мама.
– Мне никто не нужен. Мне собака нужна. Давай собаку купим? – просила я ее, зная, что из-за папиной аллергии этого не произойдет.
А в августе меня отправили в лагерь на море – по мнению мамы, морской воздух должен был благотворно повлиять на мое здоровье. К моему ужасу, родители Клоуна тоже захотели отправить его вместе со мной, но он не вовремя (или, наоборот, вовремя?) заболел, и его никуда не пустили.
С моря я вернулась в середине сентября, загорелая и довольная жизнью. С Клоуном мы не виделись три с половиной месяца, и я, если честно, не сразу узнала его – так он вырос и раздался в плечах, да и лицо его сделалось как-то взрослее. Правда, привычки остались те же. Едва заметив меня, он ехидно улыбнулся и выдал: