— У меня были на то свои причины! Твоё правительство не оставило мне выбора!!!
— Как ты только посмела пойти против своей собственной страны?!
— Да ты убил половину населения этой страны!!!
— Чёртова еврейка!!!
— Нацист чёртов!!!
— Вот почему вы все заслуживаете смерти! Все вы просто куча мерзких предателей, подлые крысы, которые бьют в спину! Всех вас к дьяволу в газовую камеру!!!
— Еврейская нация — единственная нация в мире, ни разу не развязавшая войну за всю свою историю! Это вы всё начали, нацисты проклятые!!! Да вы же невинных людей убиваете!!! Детей маленьких!!!
— Да потому что все вы предатели! Ты только посмотри на себя! Вы, евреи, сделали так, что мы проиграли Великую войну! Так теперь вы хотите, чтобы мы и эту проиграли?!
— Евреи сражались бок о бок с немцами в Великой войне!!! А вы теперь посылаете бывших героев войны в лагеря! И кто из нас двоих предатель?!
— Да я тебя лично в Аушвиц отвезу, лично тебя затащу за руку в газовую камеру и дверь закрою!!!
— Не раньше, чем я тебе пулю пущу между глаз, чтобы никто больше не страдал из-за тебя! Да ты такой же, как Гейдрих!!! Все вы одного поля ягодки, с вашим национальным превосходством!!!
К моему удивлению он не начал кричать мне в ответ, только вдруг опустил пистолет и щёлкнул предохранителем.
— Давай.
— Чего? — я продолжала переводить взгляд с его опущенной руки на него и обратно, не понимая его реакции.
— Давай. Стреляй, — спокойно ответил Эрнст.
Я переступила с ноги на ногу, пытаясь понять, в какую такую игру он со мной надумал играть на сей раз.
— Ну? Мне что, весь день тебя ждать? Стреляй уже давай.
Я поджала губы и нахмурилась ещё сильнее.
— Ты первый стреляй.
— Я не буду в тебя стрелять. Если ты меня сейчас не убьёшь, я тебя в лагерь отвезу.
Я повернулась к нему полубоком, по-прежнему высоко держа пистолет. У меня даже рука не дрожала, но заставить себя спустить курок я не могла, пусть и моя жизнь от этого зависела.
— Аннализа, ну стреляй же. Ты же уже убивала раньше, ты знаешь, как это делается. Давай, избавь мир от очередного нациста. Я заслужил. Я идиот, поверил тебе. Если уж еврейка меня так легко провела, то я точно заслуживаю позорной смерти. Ты же должно быть так меня ненавидишь, после всего, что я с тобой сделал. Давай, стреляй.
Я ничего больше не слышала, кроме своего собственного сердцебиения. Я слегка погладила курок указательным пальцем в последний раз, и опустила пистолет обратно на прикроватный столик. В этот раз Эрнст нахмурился, наблюдая за моими действиями.
— Не могу. — Пожала плечами я. — Вези меня, куда хочешь.
Я ждала, чтобы он подошёл ко мне и отвёл меня вниз, в свою машину, и отвёз обратно в гестапо, но он так и стоял на том же месте, не двигаясь. Мы молча смотрели друг на друга в течение как казалось нескольких часов, когда я наконец заметила тень улыбки у него на лице.
— Ты любишь меня.
Эти три слова, что он сказал, а вернее полуспросил, заставили меня вздрогнуть, как от удара. Я сразу же затрясла головой, но он только улыбнулся ещё шире, уверенный теперь в своей догадке.
— Ты любишь меня. Любишь, правда ведь?
— Нет. Вовсе даже не люблю.
— Не можешь застрелить, потому что любишь. Всегда любила.
— Нет…
Эрнст подошёл ко мне и положил свой пистолет рядом с моим.
— Посмотри на меня. — Я упорно смотрела в пол, и он взял моё лицо в руки, заставив меня поднять на него глаза. — Ты любишь меня, Аннализа. Правда любишь.
— Ну и что? Ты, значит, тоже меня любишь, если не смог застрелить.
— А я тебя в лагерь отвезу, — почти ласково проговорил он, гладя меня по щеке.
— Давай. Поехали.
— Вот так просто? — он придвинулся ближе ко мне.
— Делай со мной, что хочешь.
Эрнст ещё какое-то время смотрел на меня, а затем медленно наклонился ко мне и нежно коснулся губами моих. Я закрыла глаза и поцеловала его в ответ, всё ещё едва дыша, всё ещё ужасно напуганная, такая маленькая и беззащитная без своего оружия и легенды. Просто обычная девушка, отдающая свою обнаженную душу врагу, который стал для неё ближе всех на свете. Делай со мной, что хочешь…
Я не двигалась, пока он раздевал меня, пуговицу за пуговицей, очень медленно, пока не снял с меня всё до последней детали одежды, в то время как сам стоял передо мной в полном обмундировании. Не осталось между нами больше лжи, и нечего больше было прятать; я позволила ему смотреть на себя в свете дня сколько ему хотелось, пока он не протянул ко мне руки и не обнял меня, целуя так крепко, что в лёгких не осталось больше воздуха. Он был моим воздухом.