— Папа, у меня болит голова, — сказала Ильзе.
Она со страдальческим видом сидела за столом, положив подбородок на руки.
— Это от газа, — добавила она.
— От газа? — удивился я, звякнув ножом о тарелку. — Я не чувствую запаха газа.
— Надо проверить плиту, — сразу насторожилась Марта.
Она поставила на стол свою тарелку, вытерла руки о фартук и, подойдя к плите, принялась осматривать и нюхать горелки.
— Кажется, маленькая горелка вышла из строя, — заключила она.
— Я говорю совсем не про этот газ, — продолжала Ильзе.
— А про какой? — спросил я, положив вилку и вытирая рот салфеткой.
— Про еврейский, — сказала Ильзе, уронив голову на руку.
— Еврейский? — удивилась Марта и быстро взглянула на дочь. — О чем ты говоришь, Ильзе?
— Это еврейский газ, еврейский газ. Газ, которым убивают евреев.
— Макс! — воскликнула Марта, переводя взгляд на меня.
— Тот газ не пахнет, Ильзе, — поспешил успокоить ее я.
— Пахнет!
— Нет, не пахнет.
— У меня от него болит голова.
— Если бы ты вдохнула хоть немного того газа, тебя бы уже не было в живых.
Я отломил кусочек черного хлеба. Ильзе оттолкнула от себя тарелку. На другом конце стола Ганс сбросил ложку с подставки, прилаженной к его высокому стульчику. Он принялся стучать ножками и свесился со стула, пытаясь достать ложку. Я положил себе на тарелку картофеля.
— Пахнет газом, — продолжала капризничать Ильзе. — Меня тошнит от него.
— Не болтай глупости. Я же сказал: если бы ты понюхала тот газ, ты бы умерла.
— Макс, прошу тебя.
Ганс завизжал и стал колотить ножками о подставку. Марта села за стол, а я отрезал себе еще один кусок мяса. Теперь Ганс колотил ногами по столу. Марта подняла с пола брошенную им ложку.
— Ешь, Ильзе, — сказал я. — Никакого запаха нет и в помине.
— Ну и пусть. У меня все равно болит от него голова.
Марта не любила, когда я за столом начинал обсуждать служебные дела. Даже в отсутствие детей. Даже когда у нас бывал Дитер. Мне кажется, женщины ничего не смыслят в мужских делах. Они настолько поглощены семьей, что не понимают простой истины: благополучие семьи держится на том, что делаем мы, мужчины, то есть на нашей работе. Зато мужчины понимают друг друга без лишних слов. По крайней мере, мы с Дитером почти всегда понимали друг друга. Когда ему удавалось вырваться ко мне на несколько часов, повар накрывал для нас стол в моем кабинете, чтобы мы могли спокойно поговорить. Я поднял бокал с вином и задумался. В кабинете витал аромат чеснока и приправ. Мы с Дитером сели за стол.
— Икра, — сказал Дитер, поддевая кусочком подсушенного хлеба россыпь блестящих черных зерен. — Как тебе удалось ее достать?
— Не забывай: перед тобой комендант лагеря.
Я поднес свой бокал к бокалу Дитера.
— За славу великой Германии, — сказал я.
— За нашего фюрера! — подхватил Дитер, чокаясь со мной.
Мы выпили. Пока я наполнял бокалы бургундским, Дитер намазал икрой еще один кусочек хлеба. Положив его в рот, он закрыл глаза и принялся жевать, блаженно причмокивая.
— Вкуснотища!
Я снова поднял бокал:
— За бессмертие Третьего Рейха!
— За счастье евреев, — добавил Дитер.
Мы снова чокнулись. В окна кабинета струился яркий солнечный свет. Под музыку виол, скрипок и виолончелей мы вновь осушили и вновь наполнили бокалы. Дитер приподнял крышку с одного из судков на столе и втянул носом дразнящий аромат.
— За нас, старина, — провозгласил я очередной тост.
— За нас, — сказал Дитер, возвращая крышку на место.
Он осушил свой бокал и принялся поочередно заглядывать в остальные судки.
— Я завидую тебе, Макс. Ты пребываешь вдали от фронта и от Берлина.
— Я заслужил это, — ответил я.
— Я тоже, однако мне не предложили такой пост.
— Но тебе же всегда нравилось на фронте. Ты любишь острые ощущения.
— Временами, — согласился Дитер. — И все-таки здесь благодать: ни тебе свиста пуль, который слышишь даже сквозь сон, ни соглядатаев, которые следуют за тобой по пятам, фиксируя каждый твой жест, каждое сказанное тобой слово, чтобы потом настрочить на тебя донос.
— Порой здесь невозможно дышать от вони, — заметил я, ввинчивая штопор в пробку. — Марта постоянно жалуется.
— Я вижу, ты обзавелся хорошенькой еврейкой, — сказал Дитер, принимаясь за паштет.