Главными героями в ее дни были свинцовые солдатики, одетые с великолепной точностью в британскую и французскую форму 1790-х годов.
Эндрю и его друзья выстраивали их вдоль ковра у подножия стены, чтобы стрелять в них с высокого укрепления. Но все те солдаты и миниатюрная пушка, если сейчас и существовали, должно быть, были погребены в сундуке в Бирлингдине, и у нее не было никакого намерения говорить Гарри о них. Точно так же у него не было игрушечных пистолетов или копий, и он никогда не спрашивал о них.
Гарри иногда хотел, чтобы Митчелл рассказывал ему истории о войне времен Пиренейского полуострова, но Митчеллу было приказано этого не делать.
— Митчелл мог бы вырезать тебе каких-нибудь животных, чтобы держать их в замке, если мы его хорошенько попросим.
Гарри помедлил в дверном проеме, бросив на нее насмешливый взгляд:
— Попросим его. Если ты хочешь…
Теперь он, взгромоздившись на подушку на луке седла, прислонился к Софии, одной рукой обнимая ее за талию, в то время как Шехерезада аккуратно ступала по сочному дерну, сознавая свое маленькое дополнительное бремя.
— Мама, Шехерезада будет скаковой лошадью?
— Мы с Митчеллом еще не решили. Но думаем, что она, пожалуй, слишком чувствительна для этого. Поэтому, возможно, мы позволим ей иметь жеребят.
Гарри обернулся, чтобы посмотреть на мать, обдумывая то, что собирался спросить. Он хотел спросить, будет ли первый жеребенок его. София обняла сына: она знала, что это не было проявлением чувства собственничества. Гарри был в наименьшей степени жадным человечком. В этом он был похож на Эндрю. Просто он, так же как и она, любил лошадей, и это ее радовало.
Она сама была в тот момент наполнена чувством собственничества, агрессивным, как пламя.
Они ехали на восток, по направлению к Бирлинг Гэп. Туман, покрывающий вершину холма справа от них, был плотным и неподвижным, как занавес, и они воображали вслух, будто за этим занавесом была другая земля, с другими людьми, строениями и животными. Что бы они обнаружили, если бы раздвинули этот занавес? Тем временем с внутренней дрожью от предвкушения того, что они увидят там в действительности, София крепко сжимала поводья.
Это была ее родная земля, место, которое означало свободу. Для посторонних София всегда казалась сдержанной и предусмотрительной женщиной, чья жизнь была сформирована ожиданиями других. Даже Мэри неправильно понимала ее любовь к Сассексу, то, что София отдавала предпочтение месяцам, наполненным не лондонскими балами и светскими приемами, а спокойным общением с соседями, разговорам о простых, житейских вещах. И никто, включая Эндрю, никогда до конца не понимал тех глубинных импульсов, которые заставляли ее хранить верность этому зеленому краю, где она выросла, где все ее первые мечты воплотились в жизнь, появившись из самой земли, чтобы никогда не погибнуть. Только здесь она могла чувствовать себя свободной и полностью самой собой. Она знала, что ей повезло, потому что она могла принимать все свои решения рядом с домом. В этом смысле ее брак с Эндрю, который был именно тем, что постоянно предсказывало ей маленькое сельское общество, был самой естественной вещью на свете и для нее самой.
Никогда в своей жизни она никого не разочаровала: леди София Гамильтон подходила по всем статьям к картине жизни сельской аристократии. Ей никогда не приходилось выходить за рамки привычного или предсказуемого для того, чтобы быть счастливой. Поэтому позже, когда она задумалась о том, каково это будет — бросить вызов всем, кого она знала, чтобы последовать своему тайному желанию, она почувствовала беспокойство. Она инстинктивно знала, что обладает смелостью, чтобы последовать за тем, чего хотело ее сердце, ибо она была так сотворена, даже если больше никто не признавал этого. Но она также знала, что никогда не сможет предать тех, кто ей дорог.
Когда они ехали по долине вместе с Гарри, София не заметила, что к ним приближается серая масса тумана, так как была очарована окружающим пейзажем. Вокруг то там, то здесь росли кусты утесника. Его весенние цветы источали аромат теплого нектара, и пчелы деловито кружили среди шипов. Дальше вверх по пологому склону был подлесок из деревьев, а еще дальше она разглядела крыши Джолиф-корта, усадьбы местного феодала, спрятанной в складке земли. Позади снова были предгорья, а затем Даунс на горизонте. Только что, одну минуту назад, они с Гарри наслаждались солнышком, разглядывая панораму, а в следующую клубы тумана стлались уже прямо перед ними.
София посмотрела справа от себя — в стороне от быстро исчезающей полоски земли, лишь в несколько метров шириной, не было ничего, кроме тумана. Смыкаясь, он был скорее белым, чем серым, но тем не менее непрозрачным. При этом не было ни малейшего дуновения ветерка, чтобы разогнать его. Туман, должно быть, шел с моря.
Гарри сказал взволнованно:
— Мама, посмотри!
— Да, дорогой. — Она направила Шехерезаду влево, чувствуя беспокойство кобылы. — Мы поедем в другую сторону.
Было невозможно повернуть обратно в ту сторону, откуда они приехали: там на них широким изгибом надвигался берег. А по другую сторону, оттуда, где находился Бирлинг Гэп, катился вал морской пены. Все, что им теперь оставалось, это двигаться вдоль линии тумана, который угрожал обрушиться на них.
Гарри обеспокоенно спросил:
— Мама, мы можем ехать быстрее?
— Нет, любовь моя. Я не хочу, чтобы Шехерезада попала ногой в яму. — Она дала себе обещание никогда не ездить быстрее, чем рысью, верхом с Гарри.
София замедлила темп, когда поняла, что убегать от тумана бесполезно. Было бы приятнее остановиться в каком-нибудь укрытии, но когда видимость окончательно исчезла, и осталось всего несколько низкорослых колючих кустов утесника, похожего на призрак в тумане.
Сквозь последний слабый просвет во влажном воздухе она заметила на небольшом расстоянии впереди рощу, которая показалась знакомой, и направила кобылу в ту сторону.
Гарри плотнее прижался к матери.
— Мы подождем здесь? Может, нам сыграть в игру?
Она подумала о трехдневных туманах, которые приходили с пролива в самое плохое время года.
— Мы можем сильно промокнуть, если останемся здесь. — Она наклонилась и застегнула верхнюю пуговицу его куртки. — Пригнись и держись за гриву Шехерезады. Я собираюсь спрыгнуть. — Она соскользнула на землю. — Я хочу, чтобы ты переместился в седло и держался за луку. — София подхватила подушку, когда та упала. — Дай я подсуну это тебе под руки. Теперь держись крепко обеими руками.
— Я еду верхом. Сам! — Гарри был взволнован.
Шея Шехерезады трепетала под пальцами Софии, кобыла водила глазами по сторонам и била копытом о землю, она тоже очень сильно нервничала. Было неразумно вести ее на длинном поводу, на случай, если она неожиданно испугается и дернет в сторону. София погладила рукой мягкие ноздри лошади, а затем, подобрав поводья как раз у нее под губами, пошла вперед, внимательно глядя на землю. Кобыла успокоилась, понимая, что теперь она не наткнется на ненавистный колючий кустарник, и согласилась двигаться дальше.
С каждым шагом в тумане, напряжение Софии возрастало. Она не могла разговаривать с сынишкой, потому что должна была сохранять бдительность. Она заставляла себя делать каждый шаг на маленьком клочке видимой земли у своих ног, борясь со страхом, и чуть не завела лошадь и маленького наездника прямо вниз через вал, в меловой карьер. Она потом уже поняла, что когда вышла в лишенную характерных черт белизну, прямо перед ней не было ничего, кроме крутого обрыва.