Закрываю глаза и представляю заголовок на первой полосе газеты. Затем появляется образ Наташи. Да, конечно, она красива, мила, беззащитна. Но благодаря ей я могу стать знаменитым. Да и есть ли на свете журналист, который отказался бы от возможности прославиться в один миг? Этой сенсацией я докажу главному редактору своей газеты, что он не зря меня сюда послал. А уж какие рожи скорчат пожилые корреспонденты, представляю изумление американских советологов. Однако об этом рановато мечтать, пока же я должен сохранять спокойствие. И собирать доказательства. Я еще так мало знаю, что меня в лучшем случае назовут фантазером. Надо заставить ее выложить все до конца, дать полностью выговориться. Следует перечитать все заметки, что я делаю после наших воскресных свиданий, привести их в порядок, найти логическую связь, сформулировать полезные вопросы, прояснить все темные места. Если я действительно хочу все понять, то должен знать все. Только тогда я смогу решить, продолжать молчать или же нет. Решить, что сильнее — чувство солидарности с Наташей или же непреодолимое желание опубликовать сенсацию.
У меня есть свой метод для преодоления моментов нервного напряжения: думать о чем-то менее важном. Сосредоточиться на чем-то, что меня интересует, но не тревожит. Это как бы клапан, отдушина, чтобы выпустить пар. Клапан этот теперь уже открывается сам собой, мозг даже не должен посылать приказа, это процесс автоматической самозащиты. Стоящая передо мною менее важная проблема пока что заключается в следующем: Наташа начала называть меня на «ты», но потом снова перешла на «вы». Надо сделать так, чтобы наша беседа продолжалась на «ты». Если разговор пойдет в доверительном тоне, то тем легче она разговорится. Если я буду думать о том, как мне ее покорить, как немножко влюбить в себя, я отвлекусь от мыслей о грозящей мне опасности. Давай, Наташа, перейдем на «ты». Я ей так и скажу. В одно из ближайших воскресений.
Я снова в Москве, в центре города. Опоясывающее центр внутреннее кольцо — Садовое — кажется еще шире, чем обычно: шесть рядов движения в одну сторону, шесть в другую, и все они почти свободны от машин. Темно, воскресенье, зима, в мозгу проносится — политический поворот вправо, Президента явно шантажируют, Наташа плачет, хотя больше его и не любит, я ее страховой полис, залог безопасности, самой жизни, она меня назвала на «ты», — с черного неба яростно сыплется мелкий твердый снег. Переезжаю мост через Москву-реку, местами уже замерзшую, миную покрытый снегом Парк имени Горького. Как и каждый вечер, вижу издалека на улице, ведущей к дому, силуэт статуи Ленина: подсвеченная снизу лучами рефлекторов, она отбрасывает четкую тень на белую стену дома для иностранцев, в котором я живу. Фигура Ленина из темного камня, на подножье барельеф, изображающий группу вооруженных мужчин и женщин. Но по сравнению с Лениным они кажутся пигмеями. У него, у Владимира Ильича, одна рука в кармане, в другой он держит кепку, раздуваемое воображаемым ветром пальто необъятно. Статуя высотой, наверно, метров в пять, но подсвеченная прожекторами, она отбрасывает тень, благодаря которой Ленин выглядит ростом с целый дом, высящийся у него за спиной. Сегодня мне кажется, что тень отца Революции угрожающе вздымается против меня.
4. Январь
Я не могу определить точно, в какой именно момент понял, что влюблен в нее. Наташа вошла в мое сердце незаметно, постепенно, как алкоголь, который пьянит тебя глоток за глотком, но только вдруг наступает момент, когда ты замечаешь, что не держишься на ногах. Она ни разу не сделала ласкового жеста, не выразила своей ко мне благосклонности, не смотрела на меня так, как смотрят женщины, когда хотят дать что-то понять, никогда не кокетничала со мной — в общем, проявляет ко мне интерес только как к исповеднику, который хранит ее секреты и тем может спасти ей жизнь, о чем открыто заявила. И все же, когда она умолкает, мне кажется, что у нее в глазах я читаю, что она меня любит. О чем бы она ни говорила, мне слышится, что в действительности она говорит совершенно другое. Например, спрашивает: «Вы хотите еще чаю?», а я про себя записываю: «Вы хотите меня?». Она говорит: «Мне не хотелось бы пугать вас», а я перевожу: «Мне хотелось бы вас поцеловать».