Теперь я захлопываю у него перед носом дверь. Сбегаю по лестнице, звоню в квартиры. Везде дают один ответ. Никто не видел, никто не знает Наташи. Весь дом заселили в течение ночи новыми жильцами, они стояли на очереди в ожидании жилья много лет. Жили в коммунальных квартирах. Насколько я подавлен и близок к отчаянию в этих безуспешных попытках что-то узнать о Наташе, настолько они счастливы, что наконец получили человеческое жилье. И это мешает им меня серьезно выслушать. Никто из них не в силах допустить, что мир может быть так бесконечно жесток в тот день, когда ты получил квартиру, о которой мечтал всю жизнь…
На улице, из автомата, звоню Наташе — набираю ее номер, хотя у нее в квартире не видел даже телефонного аппарата. Однако где-то, неизвестно где, телефон звонит. После бесконечно долгого ожидания кто-то снимает трубку. Отвечает женский голос. Неужели Наташа? Да нет, это коммутатор. Женщина говорит: «Министерство труда». Наверно, я не так набрал номер или неправильное соединение, в Москве это случается часто. Набираю снова: тот же женский голос — «Министерство труда». Прошу сказать номер телефона — тот же, по которому до вчерашнего дня я звонил Наташе. Спрашиваю, с какого времени у вас этот номер телефона? «Да я не знаю, — отвечает телефонистка, — я новенькая». И кладет трубку. Звоню снова, прошу к телефону кого-нибудь из начальства, опять бесконечное ожидание, наконец меня с кем-то соединяют. Объясняю, что я иностранный журналист и добиваюсь ответа: «Знаете, этот номер… этот номер здесь по меньшей мере с тех пор, как я тут работаю… в июле будет уже почти семь лет». Звоню на справочную телефонов государственных учреждений, спрашиваю, как это может быть, говорю, что до вчерашнего дня телефон принадлежал Наташе, называю ее фамилию. «Наверно, это был спаренный телефон», — объясняют мне. Нельзя ли проверить, что стало со вторым телефоном? Его распарили? Или отключили? С какого времени? Почему?
— Вы что — родственник?
— Нет, но…
— В таком случае вы должны подать заявление — официальный запрос о предоставлении секретной информации — в ваше районное отделение милиции, указав мотивы запроса, — и вешает трубку.
Тщетные усилия! Ее увезли. Чтобы посадить в тюрьму, судить, убить. Сработали так, чтобы она бесследно исчезла. Но пока жив я, может быть, будет жить и она. Я по-прежнему служу страховкой ее жизни. Они боятся меня и того, что мне известно. Быть может, я смогу начать торг, как-то сговориться? Но о чем, с кем, как?
Бесцельно кружу по улицам. В шесть часов вечера думаю: вот в эту минуту машина резко тормозит, ее заносит, она разворачивается задом наперед, идущие следом машины налетают одна на другую, все глаза устремляются на груду искореженного металла посреди улицы, все движение останавливается и…
Но грузовика на Кутузовском нет. Нет и Наташи. И дорожный инцидент уже не к чему. Руди и Катя… О них я совершенно позабыл. Торможу у первого автомата. Звоню Руди в редакцию.
— Черт возьми! Я жду твоего звонка целый день! Куда ты запропастился? Что с нашим шоу — отменяется?
Прошу извинения, говорю, что все объясню ему в следующий раз.
Катя, возможно, еще стоит там на улице и ждет нас. Наш идеальный двойник. Но Кати нет. Жду пять минут, десять. Рядом со мной люди стоят в очереди к пивному ларьку, ребенок плачет, требуя, чтобы мать купила ему мороженое, кто-то ждет автобуса, девушка ловит такси. Жизнь продолжается. Но жизнь других — не моя.
Звоню в отдел печати КГБ. Говорю, что мне необходимо срочно связаться с их служащей Катей Петровой. Они несомненно ее помнят: она была выбрана Мисс КГБ, несколько месяцев назад я брал у нее интервью с цветными фотографиями для воскресного приложения к моей газете. Однако они ее не помнят. Обещают проверить. Мне позвонят через десять минут. Проходит двадцать, и вновь звоню я.
— Ах, да, капитан Петрова, — говорит работник отдела печати. — Ее перевели.
— Как перевели? Когда? Я с ней говорил всего несколько дней назад.
— Когда — не могу вам сказать, тут не указано.
— И где я могу ее найти?
— Мы не уполномочены давать сведения такого рода о наших работниках.
Уже наступил вечер. Еду в Старый цирк, дневной спектакль только что кончился, вхожу через служебный вход, ищу лилипутку, мать Кати: может быть, она сможет мне что-то объяснить, это моя последняя надежда. В актерских уборных полно лилипуток: они с любопытством разглядывают меня, некоторые смеются, снимая с лица клоунский грим. Но ни одна из них не похожа на ту, что я ищу. «Извините, — спрашивают меня, — но кто вам нужен?» Объясняю, описываю ее внешность. «Но как зовут вашу знакомую?» — следует вопрос. Я этого не знаю. И никогда не знал. Однако мне известна фамилия ее дочери Кати — Петрова. Отвечают, что о лилипутке с такой фамилией никогда не слыхали. Может быть, она носит фамилию мужа. Или свою девичью. Или…