– Джорджиана, – сказал он, мягко возвращая ее назад из мира фантазий. – В прошлом вы боялись потерять Сола, потому что думали, что без него потеряете все.
– Да, да!
– Боялись, что вы станете ничем. Если вы не сможете родить ему ребенка, не сможете удержать его, вы станете ничем.
– Да.
– Но теперь вы знаете, что это неправда. Вам больше не нужен Сол.
– Нет.
– Джорджиана! Послушайте меня. Послушайте!
Он коснулся ее плеча. Глянцевая пелена на ее голубых глазах стала мягче и разорвалась, как прозрачный покров.
– Скажите мне правду, – негромко скомандовал доктор. – Вы пришли ко мне, потому что хотели вернуть Сола? Вы обманывали меня до этого?
Он понимал, что переходит с профессионального уровня на личный.
– Я действительно верила, что хочу вернуть Сола. Я всегда верила в это. – Она глубоко вздохнула. Это был вздох громадной усталости. – Я не могла позволить ему уйти.
– Да, вы не могли позволить ему уйти, Джорджиана. Но это не то же самое, что хотеть его обратно.
Он произнес это твердо, профессиональным тоном.
– Я старею, – сказала она после паузы, удивив его этим заявлением.
– Вы все еще очень красивая женщина.
– Да. Я всегда буду такой. Но я одинока. Совсем одинока. – Она повернулась к нему с мольбой. – Мне так страшно.
Неожиданное и приятное чувство как клинком пронзило доктора. Он ощутил, что его снова влечет к Джорджиане Ксавьер.
Они подходили друг другу. Эмоционально они были парой.
Доктор Дейнман знал, что он не способен на глубокие чувства. Он никогда не испытывал тех огромных душевных порывов, о которых читал в романах, пьесах, стихах. Ни одна великая симфония, возвышенное произведение живописи или скульптурный шедевр ни разу не вызвали у него слез.
Секс был одним из основных эмоциональных опытов в его жизни. Секс с чередой благоразумных замужних любовниц, которые никогда не предъявляли на него психологических прав. Которые давали ему полную свободу заниматься своей карьерой, накапливая деньги и опыт.
Разумеется, он не был жестоким или бессердечным человеком. Несчастья его клиентов задевали его чувства и утомляли его дух. Но он никогда не оказывался на грани душевного кризиса или срыва, как это случалось со многими из его коллег.
Джорджиана тоже была эмоционально неглубокой, склонной к самолюбованию. У нее была психология ребенка. Однако в ней не было порочности. Она была совсем чуть-чуть расчетлива и незлобива. Даже доведенная до предела того, что она могла вынести, она не была готова к совершению насилия.
Джорджиана была мягкой по натуре. Как и доктор, она предпочитала спокойное плавание. Метаться – то взмывая ввысь, то погружаясь вглубь - не ее стиль. И она тоже, как и он, была одинока, ее тоже ждало впереди безжалостно холодное будущее.
Доктор взял чистый носовой платок и осторожно промокнул слезы на щеках Джорджианы.
Заверив ее, что не оставит надолго, он быстрым шагом вышел в приемную. Он без труда убедил Селию, что она, несомненно, заслуживает поощрения за то, что неоднократно задерживалась на работе, и потому может сегодня уйти на полтора часа раньше.
Когда за Селией захлопнулась входная дверь, доктор Дейнман вернулся к кушетке, сел у изголовья, наклонился и прижался губами к губам Джорджианы.
Она вздохнула и томно изогнула спину. Доктор положил ладонь ей на талию и начал поглаживать ее, потом скользнул рукой к бедрам, к округлым коленям.
Все это время он говорил с ней. Ритмичными, негромкими фразами. Словами одобрения, утешения и успокоения. Снова и снова. Нежные, певучие слова.
Слова, которые увлекали ее вниз по душистому травянистому склону. Все вниз и вниз. Приглашали представить себя в залитом солнцем саду, полном кремовых лилий и сиреневых ирисов.
– Все так спокойно, так безмятежно, – шептал он, а его рука медленно двигалась вверх.
Джорджиану охватило чудесное ощущение покоя. Ей казалось, что все это уже было с ней раньше.
И затем в ней вспыхнула догадка. Она нашла ключ. Средство раскрыть тайну своего предчувствия.
Доктор Дейнман был этим ключом. Он сам, этот человек, этот мужчина.
Когда он оседлал ее бедра, она протянула руки, обхватила его за талию и замурлыкала от удовольствия.
Доктор с мягкой властностью овладел ею. Он вспомнил при этом коттедж в маленькой деревушке в Корнуолле. Место действия детской идиллии Джорджианы. Место ее наивысшего унижения и падения.
Он мог снова представить странную смесь запахов – ландышевый аромат духов Джорджианы и кислый запах отрыгнутой детской пищи и немытого ребенка.